Василий Теркин: 3. Перед боем

– Доложу хотя бы вкратце,

Как пришлось нам в счет войны

С тыла к фронту пробираться

С той, с немецкой стороны.

Как с немецкой, с той зарецкой

Стороны, как говорят,

Вслед за властью за советской,

Вслед за фронтом шел наш брат.

Шел наш брат, худой, голодный,

Потерявший связь и часть,

Шел поротно и повзводно,

И компанией свободной,

И один, как перст, подчас.

Полем шел, лесною кромкой,

Избегая лишних глаз,

Подходил к селу в потемках,

И служил ему котомкой

Боевой противогаз.

Шел он, серый, бородатый,

И, цепляясь за порог,

Заходил в любую хату,

Словно чем–то виноватый

Перед ней. А что он мог!

И по горькой той привычке,

Как в пути велела честь,

Он просил сперва водички,

А потом просил поесть.

Тетка – где ж она откажет?

Хоть какой, а все ж ты свой.

Ничего тебе не скажет,

Только всхлипнет над тобой,

Только молвит, провожая:

– Воротиться дай вам бог...

То была печаль большая,

Как брели мы на восток.

Шли худые, шли босые

В неизвестные края.

Что там, где она, Россия,

По какой рубеж своя!

Шли, однако. Шел и я...

Я дорогою постылой

Пробирался не один.

Человек нас десять было,

Был у нас и командир.

Из бойцов. Мужчина дельный,

Местность эту знал вокруг.

Я ж, как более идейный,

Был там как бы политрук.

Шли бойцы за нами следом,

Покидая пленный край.

Я одну политбеседу

Повторял:

– Не унывай.

Не зарвемся, так прорвемся,

Будем живы – не помрем.

Срок придет, назад вернемся,

Что отдали – все вернем.

Самого б меня спросили,

Ровно столько знал и я,

Что там, где она, Россия,

По какой рубеж своя?

Командир шагал угрюмо,

Тоже, исподволь смотрю,

Что–то он все думал, думал...

– Брось ты думать, – говорю.

Говорю ему душевно.

Он в ответ и молвит вдруг:

– По пути моя деревня.

Как ты мыслишь, политрук?

Что ответить? Как я мыслю?

Вижу, парень прячет взгляд,

Сам поник, усы обвисли.

Ну, а чем он виноват,

Что деревня по дороге,

Что душа заныла в нем?

Тут какой бы ни был строгий,

А сказал бы ты: «Зайдем...»

Встрепенулся ясный сокол,

Бросил думать, начал петь.

Впереди идет далеко,

Оторвался – не поспеть.

А пришли туда мы поздно,

И задами, коноплей,

Осторожный и серьезный,

Вел он всех к себе домой.

Вот как было с нашим братом,

Что попал домой с войны:

Заходи в родную хату,

Пробираясь вдоль стены.

Знай вперед, что толку мало

От родимого угла,

Что война и тут ступала,

Впереди тебя прошла,

Что тебе своей побывкой

Не порадовать жену:

Забежал, поспал урывком,

Догоняй опять войну...

Вот хозяин сел, разулся,

Руку правую – на стол,

Будто с мельницы вернулся,

С поля к ужину пришел.

Будто так, а все иначе...

– Ну, жена, топи–ка печь,

Всем довольствием горячим

Мне команду обеспечь.

Дети спят. Жена хлопочет,

В горький, грустный праздник свой,

Как ни мало этой ночи,

А и та – не ей одной.

Расторопными руками

Жарит, варит поскорей,

Полотенца с петухами

Достает, как для гостей.

Напоила, накормила,

Уложила на покой,

Да с такой заботой милой,

С доброй ласкою такой,

Словно мы иной порою

Завернули в этот дом,

Словно были мы герои,

И не малые притом.

Сам хозяин, старший воин,

Что сидел среди гостей,

Вряд ли был когда доволен

Так хозяйкою своей.

Вряд ли всей она ухваткой

Хоть когда–нибудь была,

Как при этой встрече краткой,

Так родна и так мила.

И болел он, парень честный,

Понимал, отец семьи,

На кого в плену безвестном

Покидал жену с детьми...

Кончив сборы, разговоры,

Улеглись бойцы в дому.

Лег хозяин. Но не скоро

Подошла она к нему.

Тихо звякала посудой,

Что–то шила при огне.

А хозяин ждет оттуда,

Из угла.

    Неловко мне.

Все товарищи уснули,

А меня не гнет ко сну.

Дай–ка лучше в карауле

На крылечке прикорну.

Взял шинель, да, по присловью,

Смастерил себе постель,

Что под низ, и в изголовье,

И наверх, – и все – шинель.

  Эх, суконная, казенная,

     Военная шинель, –

  У костра в лесу прожженная,

     Отменная шинель.

  Знаменитая, пробитая

     В бою огнем врага

  Да своей рукой зашитая, –

     Кому не дорога!

  Упадешь ли, как подкошенный,

     Пораненный наш брат,

  На шинели той поношенной

     Снесут тебя в санбат.

  А убьют – так тело мертвое

     Твое с другими в ряд

  Той шинелкою потертою

     Укроют – спи, солдат!

  Спи, солдат, при жизни краткой

     Ни в дороге, ни в дому

  Не пришлось поспать порядком

     Ни с женой, ни одному...

На крыльцо хозяин вышел,

Той мне ночи не забыть.

– Ты чего?

– А я дровишек

Для хозяйки нарубить.

Вот не спится человеку,

Словно дома – на войне.

Зашагал на дровосеку,

Рубит хворост при луне.

Тюк да тюк. До света рубит.

Коротка солдату ночь.

Знать, жену жалеет, любит,

Да не знает, чем помочь.

Рубит, рубит. На рассвете

Покидает дом боец.

А под свет проснулись дети,

Поглядят – пришел отец,

Поглядят – бойцы чужие,

Ружья разные, ремни.

И ребята, как большие,

Словно поняли они.

И заплакали ребята.

И подумать было тут:

Может, нынче в эту хату

Немцы с ружьями войдут...

И доныне плач тот детский

В ранний час лихого дня

С той немецкой, с той зарецкой

Стороны зовет меня.

Я б мечтал не ради славы

Перед утром боевым,

Я б желал на берег правый,

Бой пройдя, вступить живым.

И скажу я без утайки,

Приведись мне там идти,

Я хотел бы к той хозяйке

Постучаться по пути.

Попросить воды напиться –

Не затем, чтоб сесть за стол,

А затем, чтоб поклониться

Доброй женщине простой.

Про хозяина ли спросит, –

«Полагаю – жив, здоров».

Взять топор, шинелку сбросить,

Нарубить хозяйке дров.

Потому – хозяин–барин

Ничего нам не сказал?

Может, нынче землю парит,

За которую стоял...

Впрочем, что там думать, братцы.

Надо немца бить спешить.

Вот и все, что Теркин вкратце

Вам имеет доложить.