Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Анализ стихотворения: Письмо Татьяне Яковлевой

Владимир Маяковский

Лирика Владимира Маяковского весьма своеобразна и отличается особой оригинальностью. Дело в том, что поэт искренне поддерживал идеи социализма и считал, что личное счастье не может быть полным и всеобъемлющим без счастья общественного. Эти два понятия настолько тесно переплелись в жизни Маяковского, что ради любви к женщине он никогда не предал бы родину, а вот наоборот мог поступить очень даже легко, так как не представлял свою жизнь за пределами России. Конечно, поэт часто критиковал недостатки советского общества с присущей ему резкостью и прямолинейностью, однако при этом считал, что живет в самой лучшей стране.

В 1928 году Маяковский побывал за границей и познакомился в Париже с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, которая в 1925 году приехала в гости к родственникам и решила остаться во Франции навсегда. Поэт влюбился в красавицу-аристократку и предложил ей вернуться в Россию на правах законной супруги, однако получил отказ. Яковлева сдержанно воспринимала ухаживания Маяковского, хотя и намекала на то, что готова выйти замуж за поэта, если он откажется возвращаться на родину. Страдая от неразделенного чувства и от осознания того, что одна из немногих женщин, которая так хорошо его понимает и чувствует, не собирается расставаться с Парижем ради него, Маяковский вернулся домой, после чего отправил избраннице стихотворное послание – резкое, полное сарказма и, в то же время, надежды.

Начинается это произведение с фраз о том, что любовная горячка не может затмить чувства патриотизма, так как «красный цвет моих республик тоже должен пламенеть», развивая эту тему, Маяковский подчеркивает, что не любит «парижскую любовь», а точнее, парижских женщин, которые за нарядами и косметикой умело маскируют свою истинную сущность. Вместе с тем, поэт, обращаясь к Татьяне Яковлевой, подчеркивает: «Ты одна мне ростом вровень, стань же рядом с бровью бровь», считая, что коренная москвичка, прожившая во Франции несколько лет, выгодно отличается от жеманных и легкомысленных парижанок.

Пытаясь уговорить избранницу вернуться в Россию, Маяковский без прикрас рассказывает ей о социалистическом быте, который Татьяна Яковлева так упорно пытается вычеркнуть из своей памяти. Ведь новая Россия – это голод, болезни, смерть и нищета, завуалированная под равноправие. Оставляя Яковлеву в Париже, поэт испытывает острое чувство ревности, так как понимает – у этой длинноногой красавицы и без него хватает поклонников, она может позволить себе ездить в Барселону на концерты Шаляпина в обществе таких же русских аристократов. Однако, пытаясь сформулировать свои чувства, поэт признается, что «я не сам, а я ревную за Советскую Россию». Таким образом, Маяковского гораздо сильнее гложет обида за то, что лучшие из лучших покидают родину, чем обычная мужская ревность, которую он готов взнуздать и смирить.

Поэт понимает, что кроме любви, он ничего не может предложить девушке, которая поразила его своей красотой, умом и чуткостью. И он заранее знает, что получит отказ, когда обращается к Яковлевой со словами: «Иди сюда, на перекресток моих больших и неуклюжих рук». Поэтому финал этого любовно-патриотического послания наполнен едкой иронией и сарказмом. Нежные чувства поэта трансформируются в злость, когда он адресует избраннице достаточно грубую фразу «Оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем». Этим поэт хочет подчеркнуть, что считает Яковлеву предательницей не только по отношению к себе, но и к родине. Однако этот факт нисколько не остужает романтического пыла поэта, который обещает: «Я все рано тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем».

Нужно отметить, что с Татьяной Яковлевой Маяковскому больше так и не удалось увидеться. Через полтора года после написания этого письма в стихах он покончил жизнь самоубийством.

Письмо Татьяне Яковлевой

 

В поцелуе рук ли,

              губ ли,

в дрожи тела

         близких мне

красный

     цвет

        моих республик

тоже

    должен

          пламенеть.

Я не люблю

       парижскую любовь:

любую самочку

        шелками разукрасьте,

потягиваясь, задремлю,

          сказав –

                тубо –

собакам

     озверевшей страсти.

Ты одна мне

       ростом вровень,

стань же рядом

         с бровью брови,

дай

  про этот

      важный вечер

рассказать

      по–человечьи.

Пять часов,

       и с этих пор

стих

   людей

       дремучий бор,

вымер

   город заселенный,

слышу лишь

         свисточный спор

поездов до Барселоны.

В черном небе

      молний поступь,

гром

   ругней

      в небесной драме, –

не гроза,

      а это

         просто

ревность двигает горами.

Глупых слов

      не верь сырью,

не путайся

      этой тряски, –

я взнуздаю,

      я смирю

чувства

      отпрысков дворянских.

Страсти корь

      сойдет коростой,

но радость

      неиссыхаемая,

буду долго,

         буду просто

разговаривать стихами я.

Ревность,

      жены,

         слезы...

               ну их! –

вспухнут веки,

           впору Вию.

Я не сам,

       а я

          ревную

за Советскую Россию.

Видел

   на плечах заплаты,

их

  чахотка

      лижет вздохом.

Что же,

      мы не виноваты –

ста мильонам

         было плохо.

Мы

  теперь

      к таким нежны –

спортом

      выпрямишь не многих, –

вы и нам

      в Москве нужны

не хватает

      длинноногих.

Не тебе,

      в снега

            и в тиф

шедшей

    этими ногами,

здесь

   на ласки

         выдать их

в ужины

      с нефтяниками.

Ты не думай,

      щурясь просто

из–под выпрямленных дуг.

Иди сюда,

      иди на перекресток

моих больших

      и неуклюжих рук.

Не хочешь?

      Оставайся и зимуй,

и это

   оскорбление

         на общий счет нанижем.

Я все равно

         тебя

            когда–нибудь возьму –

одну

   или вдвоем с Парижем.

 

1928