Бахыт Кенжеев
* * *
Почернели – в гвоздях и огнях – привокзальные своды..
Как давно этот мир не делили на воздух и воду.
С горсткой каменной соли, сжимая ржаную краюху,
выйду ночью к реке, напрягу осторожное ухо –
вдалеке от Валгаллы, вдали от покинутой Волги
вместо музыки вещей – лишь скрип граммофонной иголки.
Всходит месяц огромный, терновая блещет корона,
всё сбывается, что наболтала сорока-ворона,
белобокая дрянь, балаболка, – не пашет, не вяжет,
криком голову вскружит, пророчества толком не скажет,
только крыльями узкими бьёт, в неурочную пору
унося перстенёк за ворота, за синюю гору.
А под нею земля, там горящее ценится в рубль,
а потухшее – в грош, там стремительно сходит на убыль
угль пылающий, и на себе разрывает ошейник
пёс – не тех путешествий хотел он, не тех утешений –
и на лысом, оглохшем лугу ради тёмной потехи
орнитологи-лешие щёлкают щучьи орехи.
Нет, пока не сожмёт тебе горла рука птицелова,
шелести – заклинаю! – по чистым полянам, гортанное слово,
смейся, плачь, сторожи меня, глупого, около
облаков белобоких. Ни Моцарта в небе, ни сокола.
Но какая-то чудная нота, воскреснув совиною ночью,
до утра утешает охрипшую душу сорочью.