* * *

Этот брег – только бред двух схватившихся зорь,

двух эпох, что не равно померялись мощью,
двух ладоней, прихлопнувших маленький вздор –

надоевшую невозродимую мошку.

Пролетал-докучал светлячок-изумруд.

Усмехнулся историк, заплакал ботаник, 
и философ решал, как потом назовут

спор фатальных предчувствий и действий батальных.

Меньше века пройдёт, и окажется прав

не борец-удалец, а добряк энтомолог,
Пожалевший пыльцу, обращённую в прах:

не летит и не светится – страшно, темно ведь.

Новых крыл не успели содеять крыла,

хоть любили, и ждали, и звали кого-то.
И – походка корява и рожа крива

у хмельного и злого урода-курорта. 

Но в отдельности – бедствен и жалостен лик.

Всё покупки, посылки, котомки, баулы.
Неужель я из них – из писателей книг?

Нет, мне родственней те, чьи черты слабоумны.

...Я на почту пришла говорить в телефон,

что жива, что люблю. Я люблю и мертвею.
В провода, съединившие день деловой,

плач влетает подобно воздушному змею.

То ль весна сквозь слезу зелена, то ль зрачок

робкой девочки море увидел и зелен,
То ль двужилен и жив изумруд-светлячок,

просто скрытен – теперь его опыт надземен.

Он следит! Он жалеет! Ему не претит

приласкать безобразия горб многотрудный.
Он – слетит и глухому лицу причинит

изумляющий отсвет звезды изумрудной.