Портрет, пейзаж и интерьер

Как строить твой портрет, дородное палаццо?

Втесалс гость Коринф в дорический портал.

Стесняет сброд колонн лепнины опояска.

И зодчий был широк, и каменщик приврал.

Меж нами сходство есть, соитье розных родин.

Лишь глянет кто-нибудь, желая угадать,

в какой из них рожден наш многосущий ордер,-

разгадке не нужна во лбу седьмая пядь.

Собратен мне твой бред, но с наипущей лаской

пойду и погляжу, поглажу, назову:

мой тайный, милый мой, по кличке «мой миланский»,

гераневый балкон - на пруд и на зарю.

В окне - карниз и фриз, и бабий бант гирлянды.

Вид гипса - пучеглаз и пялиться горазд

на зрителя. Пора наведаться в герани.

Как в летке пыл и гул, должно быть, так горят.

За ели западал сплав ржавчины и злата.

Оранжевый? Жаркой? Прикрас не обновил

красильщик ни один, и я смиренно знала:

прилипчив и линюч эпитет-анилин.

Но есть перо, каким миг бытия врисован

в природу - равный ей. Зарю и пруд сложу

с очнувшейся строкой и, по моим резонам,

«мой Бунинский балкон» про мой балкон скажу.

Проверить сей туман за Глухово ходила.

А там стоял туман. Стыл островерхий лес.

Все - вотчина моя. Родимо и едино:

Тамань - там была, и сям была - Елец.

Прости, не прогони, приют порочных таинств.

Когда растет сентябрь, то ластясь, то клубясь,

как жалко я спешу, в пустых полях скитаясь,

сокрыться в мощный плюш и дряблый алебастр.

Как я люблю витраж, чей яхонт дважды весел,

как лал и как сапфир, и толстый барельеф,

куда не львиный твой, не родовитый вензель

чванливо привнесен и выпячен : «эЛь эФ».

Да, есть и желтизна. Но лишь педант архаик

предтечу помянет, названье огласит.

В утайке недр земных и словарей сохранен

сородич не цветка, а цвета: гиацинт.

Вот схватка и союз стекла с лучом закатным.

Их выпечка лежит объемна и прочна.

Охотится ладонь за синим и за алым,

и в желтом вязнет взор, как алчная пчела.

Пруд-изумруд причтет к сокровищам шкатулка.

Сладчайшей из добыч пребудет вольный парк,

где барышня веков читает том Катулла,

как бабочка веков в мой хлороформ попав.

Там, где течет ковер прозрачной галереи,

бюст-памятник забыл: зачем он и кому.

Старинные часы то плач, то говоренье

мне шлют, учуяв шаг по тихому ковру.

Пред входом во дворец - мыслителей арена.

Где утренник младой куртины разорил,

не снизошедший знать Палладио Андреа,

под сень враждебных чар вступает русофил.

Чем сумерки сплошней, тем ближе италиец,

что в тысяча пятьсот восьмом году рожден

в семье ди Пьетро. У, какие затаились

до времени красы базилик и ротонд.

Отчасти, дом, и ты - Палладио обитель.

В тот хрупкий час, когда темно, но и светло,

Виченца - дл нее обочин путь обычен -

вовсельником вжилась в заглушное село.

И я туда тащусь, не тщась дойти до места.

Возлюбленное мной - чем дале, тем сильней.

Укачана ходьбой, как дремою дормеза,

задумчивость хвалю возницы и коней.

Десятый час едва - без малой зги услада.

Возглавие аллей - в сиянье и в жару.

Во все свои огни освещена усадьба,

столетие назад, а еще живу.

Радушен франт-фронтон. Осанисты колонны.

На сходбище теней смотрю из близкой тьмы.

Строения черты разумны и холены.

Конечно, не вполне - да восвоясях мы.

Кто лалы расхватал, тот времени подмену

присвоит, повлачит в свой ветреный сусек.

Я знаю: дальше что, и потому помедлю,

пока не лязгнет век - преемник и сосед.

Я стала столь одна, что в разноляпье дома,

пригляда не страшась, гуляет естество.

Скульптуры по ночам гримасничает догма.

Эклектика блазнит. Пожалуй, вот и все.

1956