Смерть совы

Кривая Нинка: нет зубов, нет глаза.

При этом – зла. При этом… Боже мой,

кем и за что наведена проказа

на этот лик, на этот край глухой?

С получки загуляют Нинка с братом –

Подробности я удержу в уме.

Брат Нинку бьёт. Он не рождён горбатым:

отец был строг, век вековал в тюрьме.

Теперь он, слышно, старичок степенный –

да не пускают дети на порог.

И то сказать: наш километр – сто первый.

Злодеи мы. Нас не жалеет Бог.

Вот не с получки было: в сени к Нинке

сова внеслась. – Ты не коси, а вдарь!

Ведром её! Ей – смерть, а нам – поминки.

На чучело художник купит тварь.

И он купил. Я относила книгу

художнику и у его дверей

посторонилась, пропуская Нинку,

и, как всегда, потупилась при ней.

Не потому, что уродились розно, –

наоборот, у нас судьба одна.

Мне в жалостных чертах её уродства

видна моя погибель и вина.

Вошла. Безумье вспомнило: когда–то

мне этих глаз являлась нагота.

В два нежных, в два безвыходных агата

смерть Божества смотрела – но куда?

Умеет так, без направленья взгляда,

звезда смотреть иль то, что ей сродни,

то, старшее, чему уже не надо

гадать, в чём смысл? – отверстых тайн среди.

Какой ценою ни искупим – вряд ли

простит нас Тот, кто нарядил сову

в дрожь карих радуг, в позолоту ряби,

в беспомощную белизну свою.

Очнулась я. Чтобы столиц приветы

достигли нас, транзистор поднял крик.

Зловещих лиц пригожие портреты

повсюду улыбались вкось и вкривь.

Успела я сказать пред расставаньем

художнику: – Прощайте, милый мэтр.

Но как вы здесь? Вам, с вашим рисованьем, –

поблажка наш сто первый километр.

Взамен зари – незнаемого цвета

знак розовый помедлил и погас,

словно вопрос, который ждал ответа,

но не дождался и покинул нас.

Жива ль звезда, я думала, что длится

передо мною и вокруг меня?

Или она, как доблестная птица,

умеет быть прекрасна и мертва?

Смерть: сени, двух уродов перебранка –

но невредимы и горды черты.

Брезгливости посмертная осанка –

последний труд и подвиг красоты.

В ночи трудился сотворитель чучел.

К нему с усмешкой придвигался ад.

Вопль возносился: то крушил и мучил

сестру кривую синегорбый брат.

То мыслью занималась я, то ленью.

Не время ль съехать в прежний неуют?

Всё медлю я. Всё это край жалею.

Всё кажется, что здесь меня убьют.