Свет и туман

Сколь ни живи, сколь ни учи наук –

жизнь знает, как прельстить и одурачить,

и робкий неуч, молвив: «Это – луг», –

остолбенев глядит на одуванчик.

Нельзя привыкнуть и нельзя понять.

Жизнь – знает нас, а мы её – не знаем.

Её надзором, в занебесном «над»

исток берущим, всяк насквозь пронзаем.

Мгновенье ока – вдохновенье губ –

в сей миг проник наш недалёкий гений,

но пред вторым – наш опыт кругло глуп:

сплошное время – разнобой мгновений.

Соседка капля – капле не близнец,

они похожи, словно я и кто-то.

Два раза одинаково блестеть

не станет то, на что смотрю с откоса.

Всегда мне внове невидаль окна.

Его читатель вечный и работник,

робею знать, что значат письмена, –

и двадцать раз уже я второгодник.

Вот – ныне, в марта день двадцать шестой,

я затемно взялась за это чтенье.

На языке людей: туман густой.

Но гуще слова бездны изъявленье.

Какая гордость и какая власть –

себя столь скрытной охранить стеною.

И только галки промельк мимо глаз

не погнушался свидеться со мною.

Цвет в просторечье назван голубым,

но остается анонимно-бо́льшим.

На таковом – малина и рубин –

мой нечванливый Ванька-мокрый ожил.

Как бы – светает. Но рассвета рост

не снизошёл со зрителем якшаться.

Есть в мартовской понурости берёз

особое уныние пред-счастья.

Как всё неизымаемо из мглы!

Грядущего – нет воли опасаться.

Вполоборота, ласково: «Не лги!» –

и вновь собою занято пространство.

1981