Венеция моя

Иосифу Бродскому

Темно, и розных вод смешались имена.

Окраиной басов исторгнут всплеск короткий

То розу шлет тебе, Венеция моя,

в Куоккале моей рояль высокородный.

Насупился — дал знать, что он здесь ни при чем.

Затылка моего соведатель настойчив.

Его: «Не лги!» — стоит, как Ангел за плечом,

с оскомою в чертах. Я — хаос, он — настройщик.

Канала вид... — Не лги!— в окне не водворен

и выдворен помин о виденном когда—то.

Есть под окном моим невзрачный водоем,

застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.

Правдивый за плечом, мой Ангел, такова

протечка труб — струи источие реально.

И розу я беру с роялева крыла.

Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.

Не так? Но роза — вот, и с твоего крыла

(застенчиво рука его изгиб ласкала).

Не лжет моя строка, но все ж не такова,

чтоб точно обвести уклончивость лекала.

В исходе час восьмой. Возрождено окно.

И темнота окна — не вырожденье света.

Цвет — не скажу какой, не знаю. Знаю, кто

содеял этот цвет, что вижу,— Тинторетто.

Мы дожили, рояль, мы — дожи, наш дворец

расписан той рукой, что не приемлет розы.

И с нами Марк Святой, и золотой отверст

зев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.

— Не лги!— Но мой зубок изгрыз другой букварь.

Мне ведом звук черней диеза и бемоля.

Не лгу — за что запрет и каркает бекар?

Усладу обрету вдали тебя, близ моря.

Труп розы возлежит на гущине воды,

которую зову как знаю, как умею.

Лев сник и спит. Вот так я коротаю дни

в Куоккале моей, с Венецией моею.

Обосенел простор. Снег в ноябре пришел

и устоял. Луна была зрачком искома

и найдена. Но что с ревнивцем за плечом?

Неужто и на час нельзя уйти из дома?

Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.

— Не лги!— и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.

Не верь, рояль, что я съезжаю на поклон

к Венеции — твоей сопернице великой.

………………

Здесь — перерыв. В Италии была.

Италия светла, прекрасна.

Рояль простил. Но лампа — сокровище окна, стола —

погасла.

Декабрь 1988, Репино