Диво дивное

Ну, вот:

                Жил-был мужик Федот —

                «Пустой Живот».

Недаром прозвищем таким он прозывался.

                Как черный вол, весь век

                Трудился человек,

А всё, как голым был, так голым оставался —

        Ни на себе, ни на жене!

Нет к счастью, хоть ты что, для мужика подходу.

        Нужда крепчала год от году

И наконец совсем Федотушку к стене

        Прижала так — хоть с моста в воду.

        Ну, хоть живым ложися в гроб!

«Весна-то... Вёдрышко!.. И этаку погоду

Да прогулять?! — стонал несчастный хлебороб,

        Руками стиснув жаркий лоб. —

Святитель Миколай! Мать пресвятая дева,

        Избави от лихой беды!»

У мужика зерна не то что для посева,

Но горсти не было давно уж для еды.

Затосковал Федот. Здоровье стало хуже.

        Но, явно тая с каждым днем,

        Мужик, стянув живот ремнем

                    Потуже,

        Решил говеть. Пока говел —

                    Не ел,

                И отговевши,

                Сидел не евши.

        «Охти, беда! Охти, беда! —

Кряхтел Федот. — Как быть? И жить-то неохота!»

А через день-другой и след простыл Федота:

        Ушел неведомо куда!

Федотиха, в слезах от горя и стыда,

Сама себя кляла и всячески ругала,

        Что, дескать, мужа проморгала.

                    А муж,

        Сумев уйти тайком от бабы,

        Не разбирая вешних луж,

        Чрез ямы, рытвины, ухабы,

        По пахоти, по целине

        Шагал к неведомой стране, —

Ну, если не к стране, то, скажем, так куда-то,

Где люди, мол, живут и сыто и богато,

        Где всё, чего ни спросишь, есть,

        Где мужику дадут... поесть!

        Худой да легкий с голодовки,

        Федот шагал без остановки,

        Порой почти бежал бегом,

        А как опомнился уж к ночи,

        Стал протирать в испуге очи:

Дождь, ветер, а кругом... дремучий лес кругом.

Искать — туда, сюда... Ни признаку дороги.

От устали Федот едва волочит ноги;

Уж мысль была присесть на первый же пенек, —

Ан только в поисках пенька он кинул взглядом,

        Ни дать ни взять — избушка рядом.

        В окне маячит огонек.

Кой-как нащупав дверь, обитую рогожей,

            Федот вошел в избу.

            «Здорово, землячок! —

Федота встретил так хозяин-старичок. —

        Присядь. Устал, поди, пригожий?

        Чай, издалёка держишь путь?»

            «Из Голодаевки».

            «Деревня мне знакома.

            Рад гостю. Раздевайсь».

            «Мне малость бы соснуть».

        «Располагайся, брат, как дома.

А только что я спать не евши не ложусь.

            Ты как на этот счет?»

            «Я... что ж? Не откажусь!..»

«Добро. Мой руки-то. Водица у окошка».

«Ну, — думает Федот, — хороший хлебосол:

                Зовет за стол,

А на столе, гляди, хотя бы хлеба крошка!»

«Умылся? — между тем хлопочет старичок. —

    Теперь садись да знай: молчок!»

А сам залопотал: «А ну-тка, Диво, Диво!

            Входи в избушку живо,

            Секися да рубися,

            В горшок само ложися,

                    Упарься,

                    Прижарься,

            Взрумянься на огне

            И подавайся мне!»

        В избу, гагакнувши за дверью,

        Вбежало Диво — гусь по перью.

        Вздул огонечек гусь в золе,

        Сам кипятком себя ошпарил,

        В огне как следует поджарил

        И очутился на столе.

        «Ешь! — говорит старик Федоту. —

        Люблю попотчевать гостей.

        Ешь, наедайся, брат, в охоту, —

        Но только, чур, не трожь костей!»

Упрашивать себя мужик наш не заставил:

Съел гуся начисто, лишь косточки оставил.

            Встал, отдувался:

            «Ф-фу! Ввек так не едал!»

        А дед опять залопотал:

        «Ну, кости, кости, собирайтесь

                И убирайтесь!»

Глядь, уж и нет костей: как был, и жив и цел,

            Гусь со стола слетел.

«Эх! — крякнул тут Федот, увидя штуку эту. —

        Цены такому гусю нету!»

— «Не покупал, — сказал старик, — не продаю:

        Хорошим людям так даю.

Коль Диво нравится, бери себе на счастье!»

— «Да батюшка ж ты мой! Да благодетель мой!»

На радостях, забыв про ночь и про ненастье,

        Федот с подарком под полой,

        Что было ног, помчал домой.

                    Примчал.

            «Ну что, жена? Здорова?»

        И молвить ей не давши слова,

        За стол скорее усадил,

        Мясцом гусиным угостил

        И Диво жить заставил снова.

        Вся охмелевши от мясного,

        «Ахти!» — раскрыла баба рот,

        Глядит, глазам своим не веря.

        Смеется радостно Федот:

        «Не голодать уж нам теперя!»

Поживши на мясном денька примерно два,

И телом и душой Федот совсем воспрянул.

Вот в лес на третий день ушел он по дрова,

А следом поп во двор к Федотихе нагрянул:

«Слыхали!.. Как же!.. Да!.. Пошла везде молва

                Про ваше Диво.

        Из-за него-де нерадиво

        Блюсти ты стала с мужем пост.

Как?! Я... отец ваш... я... молюсь о вас, пекуся,

А вы — скоромиться?!» Тут, увидавши гуся,

            Поп цап его за хвост!

Ан руки-то к хвосту и приросли у бати.

            «Постой, отец! Постой!

            Ведь гусь-то не простой!»

Помещик, глядь, бежит соседний, сам не свой:

        «Вцепился в гуся ты некстати:

        Хоть у деревни справься всей, —

        Гусь этот — из моих гусей!»

                    «Сей гусь?!»

                    «Вот — сей!!»

        «Врешь! По какому это праву?»

        Дав сгоряча тут волю нраву,

        Помещик наш отца Варнаву

        За бороденку — хвать!

        Ан рук уже не оторвать.

        «Иван Перфильич! Вы — забавник!»

        Где ни возьмися, сам исправник:

        «Тут дело ясное вполне:

        Принадлежит сей гусь казне!»

        «Гусями вы еще не брали!..»

                    «В казну!»

            «В казну! кому б вы врали

        Другому, только бы не мне!»

                Исправник взвыл:

                «Нахал! Вы — грубы!

Я — дворянин, прошу понять!» —

И кулаком нахала в зубы.

Ан кулака уж не отнять.

Кричал помещик, поп, исправник — все охрипли,

На крик охотников других несло, несло...

        И все один к другому липли.

Гагакал дивный гусь, а жадных душ число

            Росло, росло, росло...

        Огромный хвост людей за Дивом

Тянулся по горам, пескам, лесам и нивам.

Весна испортилась, ударил вновь мороз,

        А страшный хвост у дивной птицы

                Всё рос да рос.

И, бают, вот уж он почти что у столицы.

Событья, стало быть, какие у дверей!

        Подумать — обольешься потом.

Чем всё б ни кончилось, но только бы скорей!

Федот!! Ну, где Федот?.. Всё дело за Федотом!

1914