Ангел-хранитель

Мук моих зритель,

Ангел-хранитель,

Ты ведь устал.

Сколько смятенья,

Сколько сомненья,

Слез наводненье –

Ты их считал.

Бедный мой, белый,

Весь как в снегу,

Ты мне поможешь.

Тебе – не смогу.

Скоро расстанемся.

Бедный мой, что ж!

Ты среди смертных

За гробом пойдёшь.

Валаам

Ю. Кублановскому

На колокольне так легко.

На колокольне далеко

И виден остров весь.

И мы с тобой не на земле.

Не в небе – нет,

А здесь –

Там, где и должно бы свой век

Поэту и провесть –

Где слышно пение калек

И ангельскую весть.

1982

* * *

До сердцевины спелого граната

И даже переспелого, быть может,

Прогрызлась я,

И соком преисполнилась так, Боже,

Что даже и глаза кровоточат.

Но перебродит сок в вино лиловое,

Чем дальше, тем всё больше и хмельней,

И радость позабытую и новую

Я раздавлю и утоплюся в ней.

Какие звёзды в темноте граната!

Пусть даже он летит и падает куда-то:

С какого-то стола, в какую-то трубу –

Я и тогда тебя благодарю.

Пусть нож разрежет плод посередине,

Пусть он пройдёт хоть по моей хребтине –

Малиновым вином тебя дарю.

Густеет и мерцает половина,

Которая, быть может, предстоит.

Хмельнее мне не стать уже, чем ныне,

А эту терпкость кто мне сохранит?

Казалось страшной жизнь и иногда сейчас…

Но сердце жизни влагой серебрится,

Как жемчуг – внутренность, как под крылом – столица,

И, прижимаясь глазом в глаз,

Я вижу – мозг её лучится.

В пыль бархатную мне не превратиться,

И ягодой лечу в кипящий газ.

Отземный дождь

Внутри Таврического сада

Плутает нежная весна,

И почки жесткая ограда

Корявая листу тесна.

Я нахожу себя свечой,

На подоконнике горящей,

Стучащей пламени ключом,

То в тьму, то в этот сад саднящей.

Я нахожу себя пылинкой

Внутри большой трубы подзорной,

К стеклу прилипшей. Чьё-то око

Через меня бьёт взора током

И рушится в ночные дали.

Я нахожу себя у церкви

Среди могил, у деревянной.

Все в тучах небеса померкли,

Но льётся дождик осиянный

Огнями сотен свеч пасхальных,

Он льётся на платки и плечи,

Но льётся и ему навстречу

Дождь свечек – пламенный попятный.

Молитв, надежды – дождь отземный

С часовен рук – детей, старух,

И в дверь распахнутую вдруг

Поёт священник как петух,

И будто гул идет подземный…

1978

* * *

Отростки роговые на ногах –

Воспоминанье тела о копытах,

Желание летать лопатки подрывает.

О, сколько в нас животных позабытых!

Не говоря о предках – их вообще

По целой армии в крови зарыто.

И плещутся, кричат, а сами глухи.

Не говоря о воздухе, воде, земле, эфире,

Огне, о разуме, душе и духе.

В каком же множественном заперта я мире.

Животные и предки, словно мухи,

Гудят в крови, в моей нестройной лире.

Протягивают мне по калачу.

Я – не хоккей и не собранье,

Напрасны ваши приставанья –

Себя услышать я хочу.

Но

Кричит гиена, дерутся предки,

Топочет лошадь, летает птица,

В сердце молчанье бывает редко.

Они не видят – я единица.

Плавание

Я, Игнаций, Джозеф, Крыся и Маня

В тёплой рассохшейся лодке в слепительном плыли тумане,

Если Висла – залив, то по ней мы, наверно, и плыли,

Были наги – не наги в клубах розовой пыли,

Видны друг другу едва, как мухи в гранёном стакане,

Как виноградные косточки под виноградною кожей, –

Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи,

Были снаружи и спальным прозрачным мешком укрыли.

Куда же так медленно мы – как будто не плыли – а плыли?

Долго глядели мы все на скользившее мелкое дно.

– Джозеф, на лбу у тебя родимое, что ли, пятно?

Он мне ответил, и стало в глазах темно.

– Был я сторожем в церкви святой Флориана,

А на лбу у меня – смертельная рана,

Выстрелил кто-то, наверное, спьяну.

Видишь, Крыся мерцает в шёлке синем, лиловом,

Она сгорела вчера дома под Ченстоховом.

Nie ma juz ciala, а boli mnie glowa.*

Вся она тёмная, тёплая, как подгоревший каштан.

Was hat man dir du armes Kind getan?**

Что он сказал про меня – не то, чтобы было ужасно,

Только не помню я, что – понять я старалась напрасно – 

Не царапнув сознанья, его ослепило,

Обезглазило – что же со мною там было?

Что бы там ни было – нет, не со мною то было.

Скрывшись привычно в подобии клетки,

Три канарейки – кузины и однолетки – 

Отблеском пения тешились. Подстрелена метко,

Сгорбилась рядом со мной одноглазая белка.

Речка сияла, и было в ней плытко так, мелко.

Ах, возьму я сейчас канареек и белку.

Вброд перейду – что же вы, Джозеф и Крыся?

Берег – вон он – ещё за туманом не скрылся.

– Кажется только вода неподвижным свеченьем,

Страшно, как током, ударит теченье,

Тянет оно в одном направленье,

И ты не думай о возвращенье.

Белкина шкурка в растворе дубеет,

В урне твой пепел сохнет и млеет.

Чтó там? А здесь солнышко греет.

– Ну а те, кого я любила,

Их – не увижу уж никогда?

– Что ты! Увидишь. И их с приливом

К нам сюда принесёт вода.

And if forever***, то... muzyka brzmi****,  – из Штрауса обрывки.

Вода сгустилась вся и превратилась в сливки!

Но их не пьёт никто. Ах, если бы ты мог

Вернуть горячий прежний гранатовый наш сок,

Который так долго кружился, который – всхлип, щёлк –

Из сердца и в сердце – подкожный святой уголёк.

Красная нитка строчила, сшивала творенье Твоё!

О замысел один кровобращенья –

Прекрасен ты, как ангел мщенья.

Сколько лодок, сколько утлых кружится вокруг,

И в одной тебя я вижу, утонувший друг,

И котёнок мой убитый – на плечо мне прыгнул вдруг,

Лапкой белой гладит щёку –

Вместе плыть не так далёко.

Будто скрипнули двери –

Вёсел в уключинах взлёт,

Тёмную душу измерить

Спустился ангел, как лот...                                                                        

_____

* Уже нет тела, а голова болит (польск.).

** Что сделали с тобой, бедное дитя? (Гёте)

*** И если навсегда... (Байрон)

**** Музыка гремит (польск.).

1975

* * *

Путь желаний – позвоночник

Начинается от звёзд,

Долгой, тёмной тела ночью

Он ведёт нас прямо в хвост.

Образует он пространство

Для златых круженья вод,

И без этой гибкой палки

Череп был бы, где живот.

Мост он, шпалы, он дрожит,

Лестница, опора зданья,

Трепет по нему бежит,

В нём кочует тайнознанье.

Рождение и эксплуатация двойника

Сумрак на полусогнутых

Подошёл и обрушился тьмой,

Где я сижу, обняв колени,

Над загнивающей рекой.

На горе лиловеет церковь,

Сухо скрипит причал,

Вас возглашает – Премудрость,

Слышится мне – Печаль.

Будто сплетясь корнями

Или две карты в руке,

Двойник, прорезающий рёбра,

Рванулся, как меч, к земле.

Наклонилась, почти отделилась,

Снова слилась со мной,

Но вот, наконец, упала

На песок сырой,

Русоволосая, капли пота

Над верхней губой…

Что ж? мои заботы

Будут теперь с тобой.

А я – куда волна стеклянная плывёт –

И лодка правит без руля,

Где Астрахань, а может, Шамбала,

Луна дохнёт, как ветер, и несёт,

И ворошит – не гаснет ли зола.

* * *

Служит крепкими столбами

Праздников круговорот,

На которые кругами

Кто-то мечет – год на год.

Но пылинка – что же блещет

Пыль от мига Твоего?

В каждом атоме трепещет

Сретенье и Рождество.

Сомнамбула

Сквозь закрытые веки

Вползла в сознание Луна

И впилась когтями навеки,

И даже сквозь Солнце видна.

Были вроде понятья – совесть и честь,

Как заржавевшей краски опилки на дне,

Меня манит туда, где покато и жесть,

Я не здесь, я давно уж не здесь – я в Луне.

Будто слякоть морская,

За нею приливом тянусь,

А запри меня в погреб,

Найду в потолке – не собьюсь.

Я – сова, в моих венах дорожки Луны,

И такими, как я, – твои сети полны.

Как совиный украл зрачок,

Чьей крови клубок

Зацепила зубами Луна,

Кто, как море послушны,

Как ветер, слепы,

В полдень –

Как в полночь.

* * *

Так сухо взорвалась весна,

Уже и почки покраснели,

Но выпал серый сирый снег

На день второй Святой недели.

Он выпал на грачей суровых,

Сидящих твёрдо в гнездах новых,

Он первую ожёг траву,

Я думала – зачем живу?

Всё покачнулось, будто в вере,

Котёнок дико завопил,

Спустилась чаша, будто череп,

И Бога Бог в саду молил.

И Троицы на миг крыло

Как бы подбитое повисло,

Ума качнулось коромысло,

И кануло на дно весло.

Набухли от воды кресты,

Пытались расцвести могилы,

Средь плодородной черноты

И в синем сумраке бродили.

Не всё равно ли, сколько жить?

Мешок, что шею натирает,

Воспоминаний груз вмещает,

В шесть, шестьдесят

Такой же он – взгляни назад.

То выбросишь, а то положишь,

А после потеряешь весь.

Жить – чтобы лучше стала я?

Но лучше уж бывала я,

А после снова, как свинья,

В грязи валялась.

Себе скажу я в укоризне –

Плывёт река, и лодке плыть.

Как утреню – вечерню жизни

Без страха надо отслужить.

* * *

Ирене Ясногородской

Танцующий Давид. И я с тобою вместе!

Я голубем взовьюсь, а ветки вести

подпрыгнут сами в клюв,

не камень – пташка в ярости,

ведь он – Творец, Бог дерзости.

Выламывайтесь, руки! Голова,

летай на левой в правую ладонь.

До соли выкипели все слова,

в Престолы превратились все слова,

и гнётся, как змея, огонь.

Трещите, волосы, звените, кости,

меня в костёр для Бога щепкой бросьте.

Вот зеркало – гранёный океан –

живые и истлевшие глаза,

хотя Тебя не видно там,

но Ты висишь в них, как слеза.

О Господи, позволь

Твою утишить боль.

Нам не бывает больно,

мучений мы не знаем,

и землю, горы, волны

зовём – как прежде – раем.

О Господи, позволь

твою утишить боль.

Щекочущая кровь, хохочущие кости,

меня к престолу Божию подбросьте.

* * *

Михаилу Шварцману

Ткань сердца расстелю Спасителю под ноги,

Когда Он шёл с крестом по выжженной дороге,

Потом я сердце новое сошью.

На нём останется – и пыль с Его ступни,

И тень креста, который Он несёт.

Всё это кровь размоет, разнесёт,

И весь состав мой будет просветлён,

И весь состав мой будет напоён

Страданья светом.

Есть всё: тень дерева, и глина, и цемент,

От света я возьму четвёртый элемент

И выстрою в теченье долгих зим

Внутригрудной Ерусалим.

* * *

Владимиру Сайтанову

У круглых дат – вторая цифра ноль,

Он бесконечен, можно в нём кататься,

Как в колесе. В нём можно и остаться,

Пусть он ударится об столб –

И к единице можно привязаться.

И цифры, я скажу, тем хороши,

Что в каждой – выступы, угольники, круги

И каждой цифре есть за что держаться.

Но жизнь струится, льётся, ткётся

Широкой быстрой буквой «S»,

Сплетённая из крови, света, тени,

Из шелковичных змей и из растений,

Как в час отлива, тянет за колени

В глубины. Из плечей растёт.

Остановись! А то уже не в радость.

Но льётся мне на плечи мягко, душно.

На что мне столько? Что сопью я? – Старость.

Здесь хватит на широкие морщины,

На мягкое, свободное в покрое

Объёмистое тело. На одежды,

Пожалуй, царственные…

Потом она шерстянкой обернётся,

В чужой цветной ковёр воткётся,

Которого нам не видать.

Уроки Аббатисы

Из поэмы «Труды и дни Лавинии, монахини

из ордена Обрезания Сердца

(От Рождества до Пасхи)»

Мне Аббатиса задала урок –

Ей карту Рая сделать поточнее.

Я ей сказала – я не Сведенборг.

Она мне: будь смиренней и смирнее.

Всю ночь напрасно мучилась и сникла,

Пока не прилетел мой Ангел-Волк,

Он взял карандаши, бумагу, циркуль

И вспомнил на бумаге всё, что мог.

Но Аббатиса мне сказала: «Спрячь.

Или сожги. Ведь я тебя просила,

Тебе бы только ангела запрячь,

А где ж твои и зрение и сила?»

Мне Аббатиса задала урок –

Чтоб я неделю не пила, не ела,

Чтоб на себя я изнутри смотрела

Как на распятую – на раны рук и ног.

Неделю так я истово трудилась –

А было лето, ухала гроза, –

Как на ступнях вдруг язвами открылись

И на ладонях синие глаза.

Я к Аббатисе кинулась – смотрите!

Стигматы! В голубой крови!

Она в ответ: ступай назад в обитель,

И нет в тебе ни боли, ни любви.

Мне Аббатиса задала урок –

Чтоб я умом в Ерусалим летела

На вечерю прощанья и любви, –

И я помчалась, бросив на пол тело.

«Что видела ты?» – «Видела я вечер.

Все с рынка шли. В дому горели свечи.

Мужей двенадцать, кубок и ножи,

Вино, на стол пролитое. В нём – муху.

Она болтала лапками, но жизнь

В ней, пьяной, меркла...»

                                 – «Ну а Спасителя?» –

«Его я не видала.

Нет, врать не буду. Стоило

Глаза поднять – их будто солнцем выжигало,

Шар золотой калил. Как ни старалась –

Его не видела, почти слепой осталась».

Она мне улыбнулась – «Глазкам больно?»

И в первый раз осталась мной довольна.

* * *

Я знаю, чего я хотела,

Теперь уж того не хочу.

Хотела я муки и славы,

И в руки попасть к палачу.

Чтоб едкою этой печатью

Прижечь свои бедные дни,

Конец осветил бы начало,

И смыслом они проросли.

Но мышкою жизнь проскользнула,

В ней некогда даже хотеть,

Но в следующей жизни хочу я

Снотворным маком расцвесть.

В день летний, похожий на вечность,

Самой собою пьянеть,

Никого не любя и не помня,

И беззвучно внутри звенеть.

Я знаю, чего я хотела.

Но этого лучше хотеть –

И опиумным соком

Зачаток сознанья известь.

* * *

Я опущусь на дно морское

Придонной рыбой камбалой,

Пройду водой, пройду песком я,

И – ухо плоское присыпано золой –

К земле приникну, слушая с тоскою.

Я слышу: хрип и визг, и стон,

Клубятся умершие ветры

И визги пьяных Персефон,

И разъярённый бас Деметры,

Трепещет её чрево смутно!

Ещё бы! каждое ведь утро

Её бесчисленные лонца

Бичом распарывает солнце,

И в глуби мира волокут.

Кто ей, уставшей так смертельно,

Споёт тихонько колыбельно –

Не ты ль – нашлёпка на боку?