Первая женщина

Любиночки – что за словечко...

На посиделках у крылечка

шепнула ты: «Смелее будь.

Зайди под кофту. Там, как печка»,

и пригласила руку в грудь.

Медведь тряс цепью во дворе.

Изба встречала, скрипнув глухо.

«Я, коль сравнить с тобой, старуха.

Шестнадцать есть?» Набравшись духа,

я сдунул с губ небрежней пуха:

«Давно уж было... В январе...»,

и золотилась медовуха,

шипя в брезентовом ведре.

Как танцевали мои зубы

по краю острого ковша,

когда поверх овчинной шубы

я ждал тебя, любить спеша.

И ты сказала: «Отвернись»,

а я совсем не отвернулся

и от восторга задохнулся,

взмывая в ангельскую высь.

Ты пригрозила, вскинув ступку:

«Бесстыжий, зыркать не моги!»,

и, сделав мне в душе зарубку,

легко перешагнула юбку,

и трусики, и сапоги,

став нежным ангелом тайги.

Давно вдова, а не девчонка,

белым-бела, лицом смугла,

меня раздела, как ребёнка,

рукой голодной помогла.

На пасеке в алтайской чаще

смущался я того, что гол,

но я в тебя, дрожа от счастья,

как во вселенную вошёл.

И стал впервые я мужчиной

на шубе возчицкой, овчинной.

Тебе с отвычки было больно –

пять лет назад был муж убит.

Закрыла ты глаза невольно,

его представив, может быть.

Был пчёлами твой лоб искусан.

Узнав, что мне пятнадцать лет,

упала ты перед Иисусом,

рыдая: «Мне прощенья нет».

И он простил тебя, конечно,

за то, что ты, почти любя,

стекляшкой бедного колечка

в меня вцарапала себя.

И всею истовостью тела,

грудей нетроганно тугих

ты наперед тогда хотела –

чтоб я любил тебя в других.

17–25 января 2005