* * *

Беспокойно сегодня мое одиночество —

У портрета стою — и томит тишина...

Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —

Как живой, прямо в душу глядит с полотна.

Темно–синий камзол отставного военного,

Арапчонок у ног и турецкий кальян.

В заскорузлой руке — серебристого пенного

Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.

Хмурит брови седые над взорами карими,

Опустились морщины у темного рта.

Эта грудь, уцелев под столькими ударами

Неприятельских шашек,— тоской налита.

Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,

Иль плечам тяжелы прожитые года,

Иль до смерти мила крепостная красавица,

Что завистник–сосед не продаст никогда?

Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный

Прорезается белое пламя луны,—

Тихий призрак встает в подземельи замученной

Неповинной страдалицы — первой жены.

Не избыть этой муки в разгуле неистовом,

Не залить угрызения влагой хмельной...

Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом

С невеселою жизнью,— да в небе темно.

И теперь, заклейменный семейным преданием,

Как живой, как живой, он глядит с полотна,

Точно нету прощенья его злодеяниям

И загробная жизнь, как земная,— черна.