Георгий Иванов
* * *
А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.
Природа? Вот она природа –
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.
Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.
* * *
А что такое вдохновенье?
– Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.
Над кипарисом в сонном парке
Взмахнёт крылами Азраил –
И Тютчев пишет без помарки:
«Оратор римский говорил…»
Балтийское море дымилось..
Балтийское море дымилось
И словно рвалось на закат,
Балтийское солнце садилось
За синий и дальний Кронштадт.
И так широко освещало
Тревожное море в дыму,
Как будто еще обещало
Какое-то счастье ему.
1943
* * *
Белая лошадь бредёт без упряжки.
Белая лошадь, куда ты бредёшь?
Солнце сияет. Платки и рубашки
Треплет в саду предвесенняя дрожь…
Я, что когда-то с Россией простился
(Ночью навстречу полярной заре),
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.
Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.
Жизнь потерял, а покой берегу.
Письма от мёртвых друзей получаю
И, прочитав, с облегчением жгу
На голубом предвесеннем снегу.
* * *
Беспокойно сегодня мое одиночество —
У портрета стою — и томит тишина...
Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.
Темно–синий камзол отставного военного,
Арапчонок у ног и турецкий кальян.
В заскорузлой руке — серебристого пенного
Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.
Хмурит брови седые над взорами карими,
Опустились морщины у темного рта.
Эта грудь, уцелев под столькими ударами
Неприятельских шашек,— тоской налита.
Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
Иль плечам тяжелы прожитые года,
Иль до смерти мила крепостная красавица,
Что завистник–сосед не продаст никогда?
Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
Прорезается белое пламя луны,—
Тихий призрак встает в подземельи замученной
Неповинной страдалицы — первой жены.
Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
Не залить угрызения влагой хмельной...
Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом
С невеселою жизнью,— да в небе темно.
И теперь, заклейменный семейным преданием,
Как живой, как живой, он глядит с полотна,
Точно нету прощенья его злодеяниям
И загробная жизнь, как земная,— черна.
* * *
Был замысел странно-порочен,
И всё-таки жизнь подняла
В тумане – туманные очи
И два лебединых крыла.
И всё-таки тени качнулись,
Пока догорала свеча.
И всё-таки струны рванулись,
Бессмысленным счастьем звуча…
* * *
Было все – и тюрьма, и сума,
В обладании полном ума,
В обладании полном таланта,
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю...
* * *
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.
* * *
В комнате твоей
Слышен шум ветвей,
И глядит туда
Белая звезда.
Плачет соловей
За твоим окном,
И светло, как днем,
В комнате твоей.
Только тишина,
Только синий лед,
И навеки дна
Не достанет лот.
Самый зоркий глаз
Не увидит дна,
Самый чуткий слух
Не услышит час —
Где летит судьба,
Тишина, весна
Одного из двух,
Одного из нас.
* * *
В награду за мои грехи,
Позор и торжество,
Вдруг появляются стихи –
Вот так… Из ничего.
Всё кое-как и как-нибудь,
Волшебно на авось:
Как розы падают на грудь…
– И ты мне розу брось!
Нет, лучше брось за облака –
Там рифма заблестит,
Коснётся тленного цветка
И в вечный превратит.
* * *
В середине сентября погода
Переменчива и холодна.
Небо точно занавес. Природа
Театральной нежности полна.
Каждый камень, каждая былинка,
Что раскачивается едва,
Словно персонажи Метерлинка
Произносят странные слова:
– Я люблю, люблю и умираю...
– Погляди – душа как воск, как дым...
– Скоро, скоро к голубому раю
Лебедями полетим...
Осенью, когда туманны взоры,
Путаница в мыслях, в сердце лед,
Сладко слушать эти разговоры,
Глядя в празелень стоячих вод.
С чуть заметным головокруженьем
Проходить по желтому ковру,
Зажигать рассеянным движеньем
Папиросу на ветру.
* * *
В тринадцатом году, ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт, –
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали – Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы – их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
* * *
В широких окнах сельский вид,
У синих стен простые кресла,
И пол некрашеный скрипит,
И радость тихая воскресла.
Вновь одиночество со мной...
Поэзии раскрылись соты,
Пленяют милой стариной
Потертой кожи переплеты.
Шагаю тихо взад, вперед,
Гляжу на светлый луч заката.
Мне улыбается Эрот
С фарфорового циферблата.
Струится сумрак голубой,
И наступает вечер длинный:
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.
Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.
* * *
Вновь губы произносят: «Муза»,
И жалобно поет волна,
И, улыбаясь, как медуза,
Показывается луна.
Чу! Легкое бряцанье меди!
И гром из озаренных туч,
Персей слетает к Андромеде,
Сжимая в длани лунный луч.
И паруса вздыхают шумно
Над гребнями пустынных вод:
Она, прекрасна и безумна,
То проклинает, то зовет.
«Дева! Я пронзил чудовище
Сталью верного клинка!
Я принес тебе сокровище,
Ожерелья и шелка!»
Вся роскошь Азии напрасна
Для Андромеды, о Персей!
Она – безумна и прекрасна –
Не слышит жалобы твоей.
Что жемчуг ей, что голос музы,
Что страсть, и волны, и закат,
Когда в глаза ее глядят
Ужасные зрачки медузы!
* * *
Вновь с тобою рядом лежа,
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.
Вновь с тобою рядом лежа,
С легким головокруженьем
Я заглядываю в очи,
Зеленей морской воды.
Влажные целую губы,
Теплую целую кожу,
И глаза мои ослепли
В темном золоте волос.
Словно я лежу, обласкан
Рыжими лучами солнца,
На морском песке, и ветер
Пахнет горьким миндалем.
* * *
Волны шумели: «Скорее, скорее!»
К гибели легкую лодку несли,
Голубоватые стебли порея
В красный туман прорастали с земли.
Горы дымились, валежником тлея,
И настигали их с разных сторон,—
Лунное имя твое, Лорелея,
Рейнская полночь твоих похорон.
...Вот я иду по осеннему саду
И папиросу несу, как свечу.
Вот на скамейку чугунную сяду,
Брошу окурок. Ногой растопчу.
Все неизменно и все изменилось...
Все неизменно и все изменилось
В утреннем холоде странной свободы.
Долгие годы мне многое снилось,
Вот я проснулся - и где эти годы!
Вот я иду по осеннему полю,
Все как всегда, и другое, чем прежде:
Точно меня отпустили на волю
И отказали в последней надежде.
1948
* * *
Все образует в жизни круг –
Слиянье уст, пожатье рук.
Закату вслед встает восход,
Роняет осень зрелый плод.
Танцуем легкий танец мы,
При свете ламп – не видим тьмы.
Равно – лужайка иль паркет –
Танцуй, монах, танцуй, поэт.
А ты, амур, стрелами рань –
Везде сердца – куда ни глянь.
И пастухи и колдуны
Стремленью сладкому верны.
Весь мир – влюбленные одни.
Гасите медленно огни...
Пусть образует тайный круг –
Слиянье уст, пожатье рук.
* * *
Всё представляю в блаженном тумане я:
Статуи, арки, сады, цветники,
Тёмные волны прекрасной реки...
Раз начинаются воспоминания,
Значит... А может быть, всё пустяки.
...Вот вылезаю, как зверь, из берлоги я,
В холод Парижа, сутулый, больной...
«Бедные люди» – пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.
* * *
Все чаще эти объявленья:
Однополчане и семья
Вновь выражают сожаленья...
«Сегодня ты, а завтра я!»
Мы вымираем по порядку –
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.
Невероятно до смешного:
Был целый мир – и нет его.
Вдруг – ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!
* * *
Гаснет мир. Сияет вечер.
Паруса. Шумят леса.
Человеческие речи,
Ангельские голоса.
Человеческое горе,
Ангельское торжество...
Только звезды. Только море.
Только. Больше ничего.
Без числа, сияют свечи.
Слаще мгла. Колокола.
Черным бархатом на плечи
Вечность звездная легла.
Тише... Это жизнь уходит,
Все любя и все губя.
Слышишь? Это ночь уводит
В вечность звездную тебя.
Голубая речка
Голубая речка,
Зябкая волна,
Времени утечка
Явственно слышна
Голубая речка
Предлагает мне
Теплое местечко
На холодном дне.
1925
Джон Вудлей
Турецкая повесть
1
Право, полдень слишком жарок,
Слишком ровен плеск воды.
Надоели плоских барок
Разноцветные ряды.
Все, что здесь доступно взору —
Море, пристань, толкотня,
Пять бродяг, вступивших в ссору,
Черт возьми, не для меня!
Что скучней — ходить без дела,
Без любви и без вина.
Розалинда охладела.
Генриэтта неверна.
Нет приезжих иностранцев,
Невоспитанных южан,
Завитых венецианцев,
Равнодушных парижан.
И в таверне, вечерами,
Горячась, входя в азарт,
Я проворными руками
Не разбрасываю карт.
Иль прошла на свете мода
На веселье и вино,
Ах, крапленая колода!
Ах, зеленое сукно!
2
Что, синьор, нахмурил брови?
Горе? Вылечим сейчас!
Наша барка наготове,
Поджидает только вас.
Джон глядит: пред ним, в халате,
Негр, одетый, как раджа.
«Госпожа прекрасно платит,
Пылко любит госпожа.
Будь влюбленным и стыдливым,
Нежно страстным до зари,
Даже морю и оливам
Ни о чем не говори,
И всегда в карманах будут
Звякать деньги, дребезжа,
И тебя не позабудут
Ни Аллах, ни госпожа.
Лишь заря окрасит тополь,
Наш корабль отчалит вновь,
Поплывем в Константинополь,
Где довольство и любовь.
Если будешь нем и страстен,
Будешь славой окружен!»
И промолвил: «Я согласен»,—
Зажигая трубку, Джон.
3
Зобеида, Зобеида,
Томен жар в твоей крови,
Чья смертельнее обида,
Чем обманутой любви.
Ты с шербетом сладким тянешь
Ядовитую тоску,
Розой срезанною вянешь
На пуху и на шелку.
Ах, жестокий, ах, неверный,
Позабывший честь и сан,
Где ты нынче, лицемерный,
Обольстительный Гассан,
Где корабль твой проплывает,
Волны пенные деля,
Чье блаженство укрывает
Неизвестная земля?
«Я ли страстью не палима,
Я ли слову не верна?» —
«Госпожа!— Пред ней Селима
Низко согнута спина.—
Госпожа, исполнен строгий
Вами отданный приказ,
Ожидает на пороге
Джон Вудлей — увидеть вас».
4
Нынче Джон, дитя тумана,
Краснощекий малый Джи,
Носит имя Сулеймана,
Кафешенка госпожи.
Взоры гордые мерцают,
И движенья горячи,
Возле пояса бряцают
Золоченые ключи.
Сладкой лестью, звонким златом
Жизнь привольная полна.
...Лишь порой перед закатом
Над Босфором тишина.
Ах, о радости чудесной,
Сердце, сердце, не моли,
Вот из Генуи прелестной
Прибывают корабли.
Прибывают, проплывают,
Уплывают снова вдаль.
И душой овладевает
Одинокая печаль.
Безнадежная тревога
О потерянной навек
Жизни, что из дланей Бога
Получает человек.
* * *
1.
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.
2.
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»
Мне говорят – ты выиграл игру!
Но всё равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
* * *
Если бы жить... Только бы жить...
Хоть на литейном заводе служить.
Хоть углекопом с тяжелой киркой,
Хоть бурлаком над Великой рекой.
«Ухнем, дубинушка...»
Все это сны.
Руки твои ни на что не нужны.
Этим плечам ничего не поднять.
Нечего, значит, на Бога пенять.
Трубочка есть. Водочка есть,
Всем в кабаке одинакова честь!
* * *
Если всё, для чего мы росли
И скучали и плакали оба,
Будет кончено горстью земли
О поверхность соснового гроба,
Если новая жизнь, о душа,
Открывается в чёрной могиле,
Как должна быть она хороша,
Чтобы мы о земной позабыли.
* * *
Еще молитву повторяют губы,
А ум уже считает барыши.
Закутавшись в енотовые шубы,
Торговый люд по улицам спешит.
Дымят костры по всей столице царской,
Визжат засовы, и замки гремят,
И вот рассыпан на заре январской
Рог изобилия, фруктовый ряд.
Блеск дыни, винограда совершенство,
Румянец яблок, ананасов спесь!..
За выручкой сидит его степенство,
Как Саваоф, распоряжаясь здесь.
Читает «Земщину». Вприкуску с блюдца
Пьет чай, закусывая калачом,
И солнечные зайчики смеются
На чайнике, как небо, голубом.
А дома, на пуховиках, сырая,
Наряженная в шелк, хозяйка ждет
И, нитку жемчуга перебирая,
Вздохнет, зевнет да перекрестит рот.
Еще мы говорим о славе....
Еще мы говорим о славе, о искусстве
И ждем то лета, то зимы.
Сердцебиению бессмысленных предчувствий
Еще готовы верить мы.
Так, кончить с жизнию расчеты собираясь,
Игрок, лишившийся всего,
Последний золотой бросает, притворяясь,
Что горы денег у него.
1941
За столько лет такого маянья...
За столько лет такого маянья
По городам чужой земли
Есть от чего прийти в отчаянье,
И мы в отчаянье пришли.
-- В отчаянье, в приют последний,
Как будто мы пришли зимой
С вечерни в церковке соседней,
По снегу русскому, домой.
1948
Забудут и отчаянье и нежность...
Забудут и отчаянье и нежность,
Забудут и блаженство и измену, -
Все скроет равнодушная небрежность
Других людей, пришедших нам на смену.
Жасмин в цвету. Забытая могила...
Сухой венок на ветре будет биться
И небеса сиять, все это было,
И это никогда не повторится!
1946
Закат золотой
Закат золотой. Снега
Залил янтарь.
Мне Гатчина дорога,
Совсем как встарь.
Томительнее тоски
И слаще – нет.
С вокзала слышны свистки,
В окошке – свет.
Обманчивый свет зари
В окне твоем,
Калитку лишь отвори,
И мы – вдвоем.
Все прежнее: парк, вокзал…
А ты – на войне,
Ты только прости сказал,
Улыбнулся мне;
Улыбнулся в последний раз
Под стук колес,
И не было даже слез
У веселых глаз.
1932
* * *
Закрыта жарко печка,
Какой пустынный дом.
Под абажуром свечка,
Окошко подо льдом.
Я выдумал все это
И сам боюсь теперь,
Их нету, нету, нету.
Не верь. Не верь. Не верь.
Под старою сосною,
Где слабый звездный свет –
Не знаю: двое, трое
Или их вовсе нет.
В оцепененьи ночи —
Тик–так. Тик–так. Тик–так.
И вытекшие очи
Глядят в окрестный мрак.
На иней, иней, иней
(Или их вовсе нет),
На синий,синий,синий
Младенческий рассвет.
* * *
Звёзды меркли в бледнеющем небе,
Всё слабей отражаясь в воде.
Облака проплывали, как лебеди,
С розовеющей далью редея...
Лебедями проплыли сомнения,
И тревога в сиянье померкла,
Без следа растворившись в душе,
И глядела душа, хорошея,
Как влюблённая женщина в зеркало,
В торжество, неизвестное мне.
* * *
Зеленою кровью дубов и могильной травы
Когда–нибудь станет любовников томная кровь.
И ветер, что им шелестел при разлуке: «Увы»,
«Увы» прошумит над другими влюбленными вновь.
Прекрасное тело смешается с горстью песка,
И слезы в родной океан возвратятся назад...
«Моя дорогая, над нами бегут облака,
Звезда зеленеет и черные ветки шумят...»
* * *
Зима идет своим порядком –
Опять снежок. Еще должок.
И гадко в этом мире гадком
Жевать вчерашний пирожок.
И в этом мире слишком узком,
Где все потеря и урон
Считать себя, с чего–то, русским,
Читать стихи, считать ворон.
Разнежась, радоваться маю,
Когда растаяла зима...
О, Господи, не понимаю,
Как все мы, не сойдя с ума,
Встаем–ложимся, щеки бреем,
Гуляем или пьем–едим,
О прошлом–будущем жалеем,
А душу все не продадим.
Вот эту вянущую душку –
За гривенник, копейку, грош.
Дороговато?– За полушку.
Бери бесплатно!– Не берешь?
* * *
Злой и грустной полоской рассвета,
Угольком в догоревшей золе,
Журавлем перелетным на этой
Злой и грустной земле...
Даже больше – кому это надо –
Просиять сквозь холодную тьму...
И деревья пустынного сада
Широко шелестят: «Никому».
* * *
И пение пастушеского рога
Медлительно растаяло вдали,
И сумрак веет. Только край земли
Румянит туч закатная тревога.
По листьям золотым – моя дорога.
О сердце, увяданию внемли!
Пурпурные, плывите корабли
И меркните у синего порога!
Нет, смерть меня не ждет и жизнь проста
И радостна. Но терпкая отрава
Осенняя в душе перевита
С тобою, радость, и с тобою, слава!
И сладостней закатной нет дорог,
Когда трубит и умолкает рог.
* * *
Иду – и думаю о разном,
Плету на гроб себе венок,
И в этом мире безобразном
Благообразно одинок.
Но слышу вдруг: война, идея,
Последний бой, двадцатый век.
И вспоминаю, холодея,
Что я уже не человек,
А судорога идиота,
Природой созданная зря –
«Урра!» из пасти патриота,
«Долой!» из глотки бунтаря.
* * *
Из облака, из пены розоватой,
Зеленой кровью чуть оживлены,
Сады неведомого халифата
Виднеются в сиянии луны.
Там меланхолия, весна, прохлада
И ускользающее серебро.
Все очертания такого сада –
Как будто страусовое перо.
Там очарованная одалиска
Играет жемчугом издалека,
И в башню к узнику скользит записка
Из клюва розового голубка.
Я слышу слабое благоуханье
Прозрачных зарослей и цветников,
И легкой музыки летит дыханье
Ко мне, таинственное, с облаков.
Но это длится только миг единый:
Вот снова комнатная тишина,
В горошину кисейные гардины
И Каменноостровская луна.
Как в Грецию Байрон...
Как в Грецию Байрон, о, без сожаленья,
Сквозь звезды, и розы, и тьму,
На голос бессмысленно-сладкого пенья...
- И ты не поможешь ему.
Сквозь звезды, которые снятся влюбленным,
И небо, где нет ничего,
В холодную полночь - платком надушенным...
- И ты не удержишь его.
1932
* * *
Как всё бесцветно, всё безвкусно,
Мертво внутри, смешно извне,
Как мне невыразимо грустно,
Как тошнотворно скучно мне...
Зевая сам от этой темы,
Её меняю на ходу.
– Смотри, как пышны хризантемы
В сожжённом осенью саду –
Как будто лермонтовский Демон
Грустит в оранжевом аду,
Как будто вспоминает Врубель
Обрывки творческого сна
И царственно идёт на убыль
Лиловой музыки волна...
* * *
Как древняя ликующая слава,
Плывут и пламенеют облака,
И ангел с крепости Петра и Павла
Глядит сквозь них – в грядущие века.
Но ясен взор – и неизвестно, что там –
Какие сны, закаты города –
На смену этим блеклым позолотам –
Какая ночь настанет навсегда!
* * *
Как обидно – чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но ещё к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
Как туман на рассвете...
Как туман на рассвете - чужая душа.
И прохожий в нее заглянул не спеша,
Улыбнулся и дальше пошел...
Было утро какого-то летнего дня.
Солнце встало, шиповник расцвел
Для людей, для тебя, для меня...
Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
Можно душу свою навсегда погубить,
Или душу навеки спасти -
Оттого, что шиповнику время цвести
И цветущая ветка качнулась в саду,
Где сейчас я с тобою иду.
1941
* * *
Калитка закрылась со скрипом,
Осталась в пространстве заря
И к благоухающим липам
Приблизился свет фонаря.
И влажно они просияли
Курчавою тенью сквозной,
Как отблеск на одеяле
Свечей, сквозь дымок отходной.
И важно они прошумели,
Как будто посмели теперь
Сказать то, чего не умели,
Пока не захлопнулась дверь.
* * *
Когда светла осенняя тревога
В румянце туч и шорохе листов,
Так сладостно и просто верить в Бога,
В спокойный труд и свой домашний кров.
Уже закат, одеждами играя,
На лебедях промчался и погас.
И вечер мглистый и листва сырая,
И сердце узнает свой тайный час.
Но не напрасно сердце холодеет:
Ведь там, за дивным пурпуром богов,
Одна есть сила. Всем она владеет –
Холодный ветр с летейских берегов.
* * *
Легкий месяц блеснет над крестами забытых могил,
Томный луч озарит разрушенья унылую груду,
Теплый ветер вздохнет: я травою и облаком был,
Человеческим сердцем я тоже когда–нибудь буду.
Ты влюблен, ты грустишь, ты томишься в прохладе
ночной,
Ты подругу зовешь, ты Ириной ее называешь,
Но настанет пора, и над нашей кудрявой землей
Пролетишь, и не взглянешь, и этих полей не узнаешь.
А любовь – семицветною радугой станет она,
Кукованьем кукушки, иль камнем, иль веткою дуба,)
И другие влюбленные будут стоять у окна
И другие, в мучительной нежности, сблизятся
губы...
Теплый ветер вздыхает, деревья шумят у ручья,
Легкий серп отражается в зеркале северной
ночи,
И, как ризу Господню, целую я платья края,
И колени, и губы, и эти зеленые очи.
* * *
Ликование вечной, блаженной весны.
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится –
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
...Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём,
Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идём,
Как попарно когда–то ходили поэты.1
Листья падали
Листья падали, падали, падали,
И никто им не мог помешать.
От гниющих цветов, как от падали,
Тяжело становилось дышать.
И неслось светозарной пение
Над плескавшей в тумане рекой,
Обещая в блаженном успении
Отвратительный вечный покой.
1956
* * *
Лунатик в пустоту глядит,
Сиянье им руководит,
Чернеет гибель снизу.
И далее угадать нельзя,
Куда он движется, скользя,
По лунному карнизу.
Расстреливают палачи
Невинных в мировой ночи
Не обращай вниманья!
Гляди в холодное ничто,
В сиянье постигая то,
Что выше пониманья.
* * *
Люблю рассветное сиянье
Встречать в туманной синеве,
Когда с тяжелым грохотаньем
Несутся льдины по Неве.
Холодный ветер свищет в уши
С неизъяснимою мольбой...
Сквозь грохот, свист и сумрак глуше
Курантов отдаленный бой.
Облокотившись о перила,
С моста смотрю на ледоход,
И над осколками берилла
Встает пылающий восход!
Все шире крылья раскрывая,
Заря безмолвствует, ясна,—
А там, внизу, кипит живая,
Ледяная голубизна.
И брызги светлые взлетают
То в янтаре, то в серебре...
А на востоке тучи тают
И птицы тихо пролетают
Навстречу огненной заре.
* * *
Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...
Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»
В корнета гвардии – о, почему бы нет?..
Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
– Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов1 один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
* * *
Меня уносит океан
То к Петербургу, то к Парижу.
В ушах тимпан, в глазах туман,
Сквозь них я слушаю и вижу —
Сияет соловьями ночь,
И звезды, как снежинки, тают,
И души — им нельзя помочь —
Со стоном улетают прочь,
Со стоном в вечность улетают.
* * *
Меняется прическа и костюм,
Но остается тем же наше тело,
Надежды, страсти, беспокойный ум,
Чья б воля изменить их ни хотела.
Слепой Гомер и нынешний поэт,
Безвестный, обездоленный изгнаньем,
Хранят один — неугасимый!— свет,
Владеют тем же драгоценным знаньем.
И черни, требующей новизны,
Он говорит: «Нет новизны. Есть мера,
А вы мне отвратительно–смешны,
Как варвар, критикующий Гомера!»
* * *
Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить её не хочу.
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Берёзки, дымки, огоньки...
* * *
Мне весна ничего не сказала –
Не могла. Может быть – не нашлась.
Только в мутном пролете вокзала
Мимолетная люстра зажглась.
Только кто–то кому–то с перрона
Поклонился в ночной синеве,
Только слабо блеснула корона
На несчастной моей голове.
* * *
Мне все мерещится тревога и закат,
И ветер осени над площадью Дворцовой;
Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,
И шины шелестят по мостовой торцовой.
Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне
С лиловых облаков, надежда и услада!
Но медлишь ты, и вот я обречен луне,
Тоске и улицам пустого Петрограда.
И трость моя стучит по звонкой мостовой,
Где ветер в лица бьет и раздувает полы...
Заката красный дым. Сирены долгий вой.
А завтра новый день — безумный и веселый.
* * *
Мне грустно такими ночами,
Когда ни светло, ни темно.
И звезды косыми лучами
Внимательно смотрят в окно.
Глядят миллионные хоры
На мир, на меня, на кровать.
Напрасно задергивать шторы.
Не стоит глаза закрывать.
Глядят они в самое сердце,
Где усталость, и страх, и тоска.
И бьется несчастное сердце,
Как муха в сетях паука.
Когда же я стану поэтом
Настолько, чтоб все презирать,
Настолько, чтоб в холоде этом
Бесчувственным светом играть?
* * *
Моей тоски не превозмочь,
Не одолеть мечты упорной;
Уже медлительная ночь
Свой надвигает призрак чёрный.
Уже пустая шепчет высь
О часе горестном и близком.
И тени красные слились
Над солнечным кровавым диском.
И всё несносней и больней
Мои томления и муки.
Схожу с гранитных ступеней,
К закату простираю руки.
Увы – безмолвен, как тоска,
Закат, пылающий далече.
Ведь он и эти облака
Лишь мглы победные предтечи.
Мы живем на круглой или плоской...
Мы живем на круглой или плоской
Маленькой планете. Пьем. Едим.
И, затягиваясь папироской,
Иногда на небо поглядим.
Поглядим, и вдруг похолодеет
Сердце неизвестно отчего.
Из пространства синего повеет
Холодом и счастием в него.
Хочешь что-то вспомнить — нету мочи,
Тянешься — не достает рука...
Лишь ныряют в синих волнах ночи,
Как большие чайки, облака.
1932
* * *
Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла.
Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта.
И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережья вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.
Мы не молоды. Но и не стары...
Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мертвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса «слова роковые».
О беспамятном счастье цыганском,
Об угарной любви и разлуке,
И - как вызов бокалы - с шампанским
Подымают дрожащие руки.
За бессмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то - что не надо другого!
1949
Мы пололи снег морозный...
Мы пололи снег морозный,
Воск топили золотой
И веселою гурьбой
Провожали вечер звездный.
Пропустила я меж рук
Шутки, песни подруг.
Я – одна. Свеча горит.
Полотенцем стол накрыт.
Ну, крещенское гаданье,
Ты, гляди, не обмани!
Сердце, сердце, страх гони –
Ведь постыло ожиданье.
Светлый месяц всплыл давно,
Смотрит, ясный, в окно…
Серебрится санный путь…
Страшно в зеркало взглянуть!
Вдруг подкрадется, заглянет
Домовой из-за плеча!
Черный ворон, не крича,
Пролетит в ночном тумане…
Черный ворон – знак худой.
Страшно мне, молодой, -
Не отмолишься потом,
Если суженый с хвостом!
Будь что будет! Замирая,
Робко глянула в стекло.
В круглом зеркале – светло
Вьется дымка золотая…
Сквозь лазоревый туман
Словно бьет барабан,
Да идут из-за леска
Со знаменем войска!
Вижу – суженый в шинели,
С перевязанной рукой.
Ну и молодец какой –
Не боялся, знать, шрапнели:
Белый крестик на груди…
Милый, шибче иди!
Я ждала тебя давно,
Заживем, как суждено!
1932
* * *
На две части твердь разъята:
Лунный серп горит в одной,
А в другой костер заката
Рдеет красной купиной.
Месяц точит струи света,
Взятый звездами в полон.
Даль еще огнем одета,
Но уже серебрян лен.
И над белою молельной
Ночи грусть плывет, тиха,
Льется музыкой свирельной
Неживого пастуха.
Скоро смолкнет шум неясный,
В тишине поля уснут...
И утонет месяц красный,
Не осилив звездных пут.
* * *
Над закатами и розами —
Остальное все равно —
Над торжественными звездами
Наше счастье зажжено.
Счастье мучить или мучиться,
Ревновать и забывать.
Счастье нам от Бога данное,
Счастье наше долгожданное,
И другому не бывать.
Все другое — только музыка,
Отраженье, колдовство —
Или синее, холодное,
Бесконечное, бесплодное
Мировое торжество.
Над облаками и веками...
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала -
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
«Ребята, не Москва ль за нами?»
Нет, много больше, чем Москва!
Май 1945
* * *
Над розовым морем вставала луна
Во льду зеленела бутылка вина
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
– Послушай. О как это было давно,
Такое же море и то же вино.
Мне кажется будто и музыка та же
Послушай, послушай, – мне кажется даже.
– Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой
И слишком устали и слишком стары
Для этого вальса и этой гитары.
1925
* * *
Наконец–то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра,
и меда.
Шелестят вековые деревья пустынного сада,
И звенят колокольчики мимо идущего стада,
И молочный туман проползает по низкой
долине...
Этот вечер, однажды, уже пламенел в Палестине.
Так же небо синело и травы дымились сырые
В час, когда пробиралась с младенцем в Египет
Мария.
Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть
винограда...
Колокольчики мимо идущего звякали стада.
И на солнце, что гасло, павлиньи уборы
отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.
* * *
Насладись, пока не поздно,
Ведь искать недалеко,
Тем, что в мире грациозно,
Грациозно и легко.
Больше нечему учиться,
Прозевал и был таков:
Пара медных пятаков,
«Без речей и без венков»
(Иль с речами – как случится).
* * *
Настанут холода,
Осыпятся листы –
И будет льдом – вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной –
А ты, моя любовь?
* * *
Не о любви прошу, не о весне пою,
Но только ты одна послушай песнь мою.
И разве мог бы я, о, посуди сама,
Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.
Обыкновенный день, обыкновенный сад,
Но почему кругом колокола звонят,
И соловьи поют, и на снегу цветы.
О, почему, ответь, или не знаешь ты?
И разве мог бы я, о посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума?
Не говорю «поверь», не говорю «услышь»,
Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь,
И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я.
1922
* * *
Не станет ни Европы, ни Америки,
Ни Царскосельских парков, ни Москвы —
Припадок атомической истерики
Все распылит в сияньи синевы.
Потом над морем ласково протянется
Прозрачный, всепрощающий дымок...
И Тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.
* * *
Неправильный круг описала летучая мышь,
Сосновая ветка качнулась над темной рекой,
И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш,
Серебряный камешек, брошенный детской рукой.
Я знаю, я знаю, и море на убыль идет,
Песок засыпает оазисы, сохнет река,
И в сердце пустыни когда–нибудь жизнь расцветет,
И розы вздохнут над студеной водой родника.
Но если синей в целом мире не сыщется глаз,
Как темное золото, косы и губы, как мед.
Но если так сладко любить, неужели и нас
Безжалостный ветер с осенней листвой унесет.
И, может быть, в рокоте моря и шорохе трав
Другие влюбленные с тайной услышат тоской
О нашей любви, что погасла, на миг просияв
Серебряным камешком, брошенным детской рукой.
* * *
Роману Гулю
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были – только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы –
Может быть и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова... И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
* * *
Ночь светла, и небо в ярких звездах.
Я совсем один в пустынном зале;
В нем пропитан и отравлен воздух
Ароматом вянущих азалий.
Я тоской неясною измучен
Обо всем, что быть уже не может.
Темный зал – о, как он сер и скучен!–
Шепчет мне, что лучший сон мой прожит.
Сколько тайн и нежных сказок помнят,
Никому поведать не умея,
Анфилады опустелых комнат
И портреты в старой галерее.
Если б был их говор мне понятен!
Но увы – мечта моя бессильна.
Режут взор мой брызги лунных пятен
На портьере выцветшей и пыльной.
И былого нежная поэма
Молчаливей тайн иероглифа.
Все бесстрастно, сумрачно и немо.
О мечты – бесплодный труд Сизифа!
О нет, не обращаюсь к миру я...
О нет, не обращаюсь к миру я
И вашего не жду признания.
Я попросту хлороформирую
Поэзией свое сознание.
И наблюдаю с безучастием,
Как растворяются сомнения,
Как боль сливается со счастием
В сиянии одеревенения.
1946
* * *
Облако свернулось клубком,
Катится блаженный клубок,
И за голубым голубком
Розовый летит голубок.
Это угасает эфир...
Ты не позабудешь, дитя,
В солнечный, сияющий мир
Крылья, что простерты, летя?
– Именем любовь назови!
– Именем назвать не могу.
Имя моей вечной любви
Тает на февральском снегу.
* * *
Обледенелые миры
Пронизывает боль тупая...
Известны правила игры.
Живи, от них не отступая:
Направо — тьма, налево — свет,
Над ними время и пространство.
Расчисленное постоянство...
А дальше?
Музыка и бред.
Дохнула бездна голубая,
Меж тем и этим — рвется связь,
И обреченный, погибая,
Летит, орбиту огибая,
В метафизическую грязь.
Образ полусотворенный...
Образ полусотворенный,
Шопот недоговоренный,
Полужизнь, полуусталость -
Это все, что мне осталось.
Принимаю, как награду,
Тень, скользящую по саду,
Переход апреля к маю,
Как подарок, принимаю.
1934
* * *
Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.
Один сказал с усмешкою: «дождался!»
Другой заплакал: «Господи, прости...»
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.
Я научился понемногу
Шагать со всеми – рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.
Встают – встаю. Садятся – сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.
* * *
Он спал, и Офелия снилась ему
В болотных огнях, в подвенечном дыму.
Она музыкальной спиралью плыла,
Как сон, отражали её зеркала.
Как нимб, окружали её светляки,
Как лес, вырастали за ней васильки...
...Как просто страдать! Можно душу отдать
И всё-таки сна не уметь передать.
И зная, что гибель стоит за плечом,
Грустить ни о ком, мечтать ни о чём...
* * *
Он – инок. Он – Божий. И буквы устава
Все мысли, все чувства, все сказки связали.
В душе его травы, осенние травы,
Печальные лики увядших азалий.
Он изредка грезит о днях, что уплыли.
Но грезит устало, уже не жалея,
Не видя сквозь золото ангельских крылий,
Как в танце любви замерла Саломея.
И стынет луна в бледно–синей эмали,
Немеют души умирающей струны...
А буквы устава все чувства связали, –
И блекнет он, Божий, и вянет он, юный.
* * *
Опять белила, сепия и сажа,
И трубы гениев гремят в упор.
Опять архитектурного пейзажа
Стесненный раскрывается простор!
Горбатый мост прорезали лебедки,
Павлиний веер распустил закат,
И легкие, как парусные лодки,
Над куполами облака летят.
На плоские ступени отблеск лунный
Отбросил зарево. И, присмирев,
На черном цоколе свой шар чугунный
Тяжелой лапою сжимает лев.
* * *
Опять сияют масляной
Веселые огни.
И кажутся напраслиной
Нерадостные дни.
Как будто ночью северной
Нашла моя тоска
В снегу – листочек клеверный
В четыре лепестка.
И с детства сердцу милая,
Ты возникаешь вновь,
Такая непостылая
И ясная любовь.
Мороз немного колется,
Костры дымят слегка,
И сердце сладко молится
Дыханью ветерка.
Отвага молодецкая
И сани, что стрела,
Мне масляная детская
И русская мила.
Чья? Ванина иль Машина
Отвага веселей
На тройке разукрашенной
Летит среди полей?
Трусит кобылка черная,
Несется крик с катков,
А полость вся узорная
От пестрых лоскутков.
Я весел не напраслиной, –
Сбываются же сны,
Веселый говор масляной –
Преддверие весны.
И в ней нам обещание,
Что Пасха вновь придет,
Что сбудутся все чаянья,
Растает крепкий лед.
И белой ночью северной
Найдет моя тоска
Любви листочек клеверный
В четыре лепестка.
* * *
Отражая волны голубого света,
В направленье Ниццы пробежал трамвай.
Задавай вопросы. Не проси ответа.
Лучше и вопросов, друг, не задавай.
Улыбайся морю. Наслаждайся югом.
Помни, что в России – ночь и холода,
Помни, что тебя я называю другом,
Зная, что не встречу нигде и никогда…
* * *
Оттого и томит меня шорох травы,
Что трава пожелтеет и роза увянет,
Что твое драгоценное тело, увы,
Полевыми цветами и глиною станет.
Даже память исчезнет о нас... И тогда
Оживет под искусными пальцами глина
И впервые плеснет ключевая вода
В золотое, широкое горло кувшина.
И другую, быть может, обнимет другой
На закате, в условленный час, у колодца...
И с плеча обнаженного прах дорогой
Соскользнет и, звеня, на куски разобьется.
* * *
Охотник веселый прицелится,
И падает птица к ногам.
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.
Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.
А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?
Памяти провалы и пустоты...
Памяти провалы и пустоты.
Я живу... Но как же так? Постой
...Чайка ловко ловит нечистоты
Из волны лазурно-золотой.
Проглотив какую-нибудь пакость,
Весело взметает в синеву...
Малоутешительно - однако
Никаких сомнений - я живу!
1945
Петроградские волшебства
Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода.
Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой.
Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты!
Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна...
И времена Екатерины
Напоминает тишина.
Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран.
И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой...
...Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!..
Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны...
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины.
А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.
Повторяются дождик и снег...
Повторяются дождик и снег,
Повторяются нежность и грусть,
То, что знает любой человек,
Что известно ему наизусть.
И, сквозь призраки русских берез,
Левитановски-ясный покой
Повторяет все тот же вопрос:
«Как дошел ты до жизни такой?»
1945
* * *
Погляди, бледно–синее небо покрыто звездами,
А холодное солнце еще над водою горит,
И большая дорога на запад ведет облаками
В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.
Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,
Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем,
Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги
Предзакатное солнце омоет прохладным огнем.
Будут волны шуметь, на печальную мель набегая,
Разнесется вдали заунывная песнь рыбака...
Это все оттого, что тебя я люблю, дорогая,
Больше теплого ветра, и волн, и морского песка.
В этом темном, глухом и торжественном мире – нас двое.
Больше нет никого. Больше нет ничего. Погляди:
Потемневшее солнце трепещет, как сердце живое,
Как живое влюбленное сердце, что бьется в груди.
* * *
И.О.
Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.
Так беззаботна ты и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.
* * *
Портной обновочку утюжит,
Сопит портной, шипит утюг,
И брюки выглядят не хуже
Любых обыкновенных брюк.
А между тем они из воска,
Из музыки, из лебеды,
На синем белая полоска –
Граница счастья и беды.
Из бездны протянулись руки...
В одной цветы, в другой кинжал.
Вскочил портной, спасая брюки,
Но никуда не убежал.
Торчит кинжал в боку портного,
Белеют розы на груди.
В сияньи брюки Иванова
Летят и – вечность впереди...
* * *
Прозрачная ущербная луна
Сияет неизбежностью разлуки.
Взлетает к небу музыки волна,
Тоской звенящей рассыпая звуки.
– Прощай... И скрипка падает из рук.
Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
Жизнь размыкает на мгновенье круг
И наново, навеки замыкает.
И снова музыка летит звеня.
Но нет! Не так как прежде, – без меня.
Разговор (Грустно! Отчего Вам грустно...)
Грустно! Отчего Вам грустно,
Сердце бедное мое?
Оттого ли, что сегодня
Солнца нет и дождик льет?
Страшно? Отчего Вам страшно,
Бедная моя душа?
Оттого ли, что приходит
Осень, листьями шурша?
— Нет, погода как погода,
Но, наверно, веселей
Биться в смокинге банкира,
Чем скучать в груди твоей.
— Нет, но завтра, как сегодня,
И сегодня, как вчера,
Лучше б я была душою
Танцовщицы в Opera.
— Так нетрудно, так несложно
Нашу вылечить тоску —
Так нетрудно в черный кофе
Всыпать дозу мышьяку.
— Я Вам очень благодарен
За практический совет.
Я не меньше Вас скучаю
Целых двадцать восемь лет.
* * *
И. Одоевцевой
Распыленный мильоном
мельчайших частиц,
В ледяном, безвоздушном,
бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд,
ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь – отраженьем –
в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем
Саду,
В голубой белизне петербургского
мая,
По пустынным аллеям неслышно
пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
Рассказать обо всех мировых дураках...
Рассказать обо всех мировых дураках,
Что судьбу человечества держат в руках?
Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,
Что уходят в историю в светлых венцах?
Для чего?
Тишина под парижским мостом.
И какое мне дело, что будет потом.
А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.
Природа? Вот она природа -
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.
Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.
1944
Россия счастие. Россия свет...
Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.
И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,
И нет ни Петербурга, ни Кремля -
Одни снега, снега, поля, поля...
Снега, снега, снега...А ночь долга,
И не растают никогда снега.
Снега, Снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия - только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет.
1943
* * *
С бесчеловечною судьбой
Какой же спор? Какой же бой?
Всё это наважденье.
...Но этот вечер голубой
Ещё моё владенье.
И небо. Красно меж ветвей,
А по краям жемчужно...
Свистит в сирени соловей,
Ползёт по травке муравей,
Кому-то это нужно.
Пожалуй, нужно даже то,
Что я вдыхаю воздух,
Что старое моё пальто
Закатом слева залито,
А справа тонет в звёздах.
* * *
Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветёт могилами,
Как будто не было войны.
А мы – Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики –
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.
Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.
«Дыша духами и туманами,
Она садится у окна».
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:
Стоят рождественские ёлочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених.
...И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
* * *
Синий вечер, тихий ветер
И (целуя руки эти)
В небе розовом до края, –
Догорая, умирая...
В небе, розовом до муки,
Плыли птицы или звезды,
И (целуя эти руки)
Было рано или поздно –
В небе, розовом до края,
Тихо кануть в сумрак томный,
Ничего, как жизнь, не зная,
Ничего, как смерть, не помня.
* * *
Снастей и мачт узор железный,
Волнуешь сердце сладко ты,
Когда над сумрачною бездной,
Скрипя, разводятся мосты.
Люблю туман светло–зеленый,
Устоев визг, сирены вой,
Отяжелевшие колонны
Столетних зданий над Невой.
Скользят медлительные барки,
Часы показывают три...
Уже Адмиралтейства арки
Румянит первый луч зари;
Уже сверкает сумрак бледный
И глуше бьет в граниты вал...
Недаром, город заповедный,
Тебя Великий основал!
И ветры с Ладоги — недаром
Ломали звонкий невский лед —
Каким серебряным пожаром
Заря весенняя встает!
Светлеет небо над рекою,
Дробятся розы в хрустале,
И грозен с поднятой рукою
Летящий всадник на скале.
* * *
Снег уже пожелтел и обтаял,
Обвалились ледяшки с крыльца.
Мне все кажется, что скоротаю
Здесь нехитрую жизнь до конца.
В этом старом помещичьем доме,
Где скрипит под ногами паркет,
Где все вещи застыли в истоме
Одинаковых медленных лет.
В сердце милые тени воскресли,
Вспоминаю былые года, –
Так приятно в вольтеровском кресле
О былом повздыхать иногда
И, в окно тихим вечером глядя,
Видеть легкие сны наяву,
Не смущаясь сознанью, что ради
Мимолетной тоски – я живу.
* * *
Снега буреют, тая,
И трескается лед.
Пасхальная, святая
Неделя настает.
Весна еще в тумане,
Но знаем мы – близка...
Плывут и сердце манят
На волю облака.
И радуется Богу
Воскресшая земля.
И мне пора в дорогу,
В весенние поля.
Иконе чудотворной
Я земно поклонюсь...
Лежит мой путь просторный
Во всю честную Русь.
Лежит мой путь веселый,
На солнышке горя,
Чрез горы и сквозь села,
За синие моря.
Я стану слушать звоны
Святых монастырей,
Бить земные поклоны
У царских у дверей.
Но вольные вериги
Надежнее тюрьмы, –
Нет сил оставить книги,
Раздумья и псалмы.
Увы!– Из тесной кельи
Вовеки не уйти
К нетленному веселью
По светлому пути.
Но в душу наплывает
Забытое давно –
Гляжу, не уставая,
В высокое окно.
Светлеют дол, и речка,
И дальние снега,
А солнце, словно свечка
Святого четверга.
* * *
Снова снег синеет в поле
И не тает от лучей.
Снова сердце хочет воли,
Снова бьется горячей.
И горит мое оконце
Все в узоре льдистых роз.
Здравствуй, ветер, здравствуй, солнце,
И раздолье, и мороз!
Что ж тревожит и смущает,
Что ж томишься, сердце, ты?
Это снег напоминает
Наши волжские скиты.
Сосен ствол темно–зеленый,
Снеговые терема,
Потемневшие иконы
Византийского письма.
Там, свечою озаренный,
Позабуду боль свою.
Там в молитве потаенной
Всю тревогу изолью.
Но увы! Дорогой зимней
Для молитвы и труда
Не уйти мне, не уйти мне
В Приволжье никогда.
И мечты мои напрасны
О далеком и родном.
Ветер вольный, холод ясный,
Снег морозный — за окном!
* * *
Сознанье, как море, не может молчать,
Стремится сдержаться, не может сдержаться,
Всё рвётся на всё и всему отвечать,
Всему удивляться, на всё раздражаться.
Головокруженье с утра началось,
Всю ночь продолжалось головокруженье,
И вот – долгожданное счастье сбылось:
На миг ослабело Твоё притяженье.
...Был синий рассвет. Так блаженно спалось,
Так сладко дышалось...
И вновь началось
Сиянье, волненье, броженье, движенье.
* * *
Солнце село, и краски погасли.
Чист и ясен пустой небосвод.
Как сардинка в оливковом масле,
Одинокая тучка плывёт.
Не особенно важная штучка
И, притом, не нужна никому,
Ну, а всё-таки, милая тучка,
Я тебя в это сердце возьму.
Много в нём всевозможного хлама,
Много музыки, мало ума,
И царит в нём Прекрасная Дама,
Кто такая – увидишь сама.
* * *
Стоило ли этого счастье безрассудное?
Всё-таки возможное? О, конечно, да.
Птицей улетевшее в небо изумрудное,
Где переливается вечерняя звезда.
Будьте легкомысленней! Будьте легковернее!
Если вам не спится – выдумывайте сны.
Будьте, если можете, как звезда вечерняя,
Так же упоительны, так же холодны.
* * *
Стоят сады в сияньи белоснежном,
И ветер шелестит дыханьем влажным.
— Поговорим с тобой о самом важном,
О самом страшном и о самом нежном,
Поговорим с тобой о неизбежном:
Ты прожил жизнь, ее не замечая,
Бессмысленно мечтая и скучая —
Вот, наконец, кончается и это…
Я слушаю его, не отвечая,
Да он, конечно, и не ждет ответа.
* * *
Так, занимаясь пустяками –
Покупками или бритьём –
Своими слабыми руками
Мы чудный мир воссоздаём.
И поднимаясь облаками
Ввысь – к небожителям на пир –
Своими слабыми руками
Мы разрушаем этот мир.
Туманные проходят годы,
И вперемежку дышим мы
То затхлым воздухом свободы,
То вольным холодом тюрьмы.
И принимаем вперемежку –
С надменностью встречая их –
То восхищенье, то насмешку
От современников своих.
* * *
Тихим вечером в тихом саду
Облака отражались в пруду.
Ангел нёс в бесконечность звезду
И её уронил над прудом…
И стоит заколоченный дом,
И молчит заболоченный пруд,
Скоро в нём и лягушки умрут.
И лежишь на болотистом дне
Ты, сиявшая мне в вышине.
* * *
Торжественно кончается весна
И розы, как в эдеме расцвели.
Над океаном блеск и тишина
И в блеске – паруса и корабли...
...Узнает ли когда-нибудь она,
Моя невероятная страна,
Что было солью каторжной земли?
А впрочем, соли всюду грош цена,
Просыпали – метёлкой подмели.
* * *
Туман. Передо мной дорога,
По ней привычно я бреду.
От будущего я немного,
Точнее — ничего не жду.
Не верю в милосердье Бога,
Не верю, что сгорю в аду.
Так арестанты по этапу
Плетутся из тюрьмы в тюрьму...
...Мне лев протягивает лапу,
И я ее любезно жму.
— Как поживаете, коллега?
Вы тоже спите без простынь?
Что на земле белее снега,
Прозрачней воздуха пустынь?
Вы убежали из зверинца?
Вы — царь зверей. А я — овца
В печальном положеньи принца
Без королевского дворца.
Без гонорара. Без короны.
Со всякой сволочью на «ты».
Смеются надо мной вороны,
Царапают меня коты.
Пускай царапают, смеются,
Я к этому привык давно.
Мне счастье поднеси на блюдце —
Я выброшу его в окно.
Стихи и звезды остаются,
А остальное — все равно!..
* * *
Тяжелые дубы, и камни, и вода,
Старинных мастеров суровые виденья,
Вы мной владеете. Дарите мне всегда
Все те же смутные, глухие наслажденья!
Я, словно в сумерки, из дома выхожу,
И ветер, злобствуя, срывает плащ дорожный,
И пена бьет в лицо. Но зорко я гляжу
На море, на закат, багровый и тревожный.
О, ветер старины, я слышу голос твой,
Взволнован, как матрос, надеждою и болью,
И знаю, там, в огне, над зыбью роковой,
Трепещут паруса, пропитанные солью.
У окна
На портьер зеленый бархат
Луч луны упал косой.
Нем и ясен в вещих картах
Неизменный жребий мой:
Каждый вечер сна, как чуда,
Буду ждать я у окна.
Каждый день тебя я буду
Звать, ночная тишина.
Под луною призрак грозный
Окрыленного коня
Понесет в пыли морозной
Королевну и меня.
Но с зарей светло и гневно
Солнце ввысь метнет огонь,
И растает королевна,
И умчится белый конь.
Тосковать о лунном небе
Вновь я буду у окна,
Проклиная горький жребий
Неоконченного сна.
* * *
Увяданьем еле тронут
Мир печальный и прекрасный,
Паруса плывут и тонут,
Голоса зовут и гаснут.
Как звезда – фонарь качает.
Без следа – в туман разлуки.
Навсегда?— не отвечает,
Лишь протягивает руки —
Ближе к снегу, к белой пене,
Ближе к звездам, ближе к дому...
...И растут ночные тени,
И скользят ночные тени
По лицу уже чужому.
* * *
Уже бежит полночная прохлада,
И первый луч затрепетал в листах,
И месяца погасшая лампада
Дымится, пропадая в облаках.
Рассветный час! Урочный час разлуки!
Шумит влюбленных приютивший дуб,
Последний раз соединились руки,
Последний поцелуй холодных губ.
Да! Хороши классические зори,
Когда валы на мрамор ступеней
Бросает взволновавшееся море
И чайки вьются и дышать вольней!
Но я люблю лучи иной Авроры,
Которой расцветать не суждено:
Туманный луч, позолотивший горы,
И дальний вид в широкое окно.
Дымится роща от дождя сырая,
На кровле мельницы кричит петух,
И, жалобно на дудочке играя,
Бредет за стадом маленький пастух.
* * *
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
1930
* * *
Цвета луны и вянущей малины –
Твои, закат и тление – твои,
Тревожит ветр пустынные долины,
И, замерзая, пенятся ручьи.
И лишь порой, звеня колокольцами,
Продребезжит зеленая дуга.
И лишь порой за дальними стволами
Собачий лай, охотничьи рога.
И снова тишь... Печально и жестоко
Безмолвствует холодная заря.
И в воздухе разносится широко
Мертвящее дыханье октября.
* * *
Чем больше дней за старыми плечами,
Тем настоящее отходит дальше,
За жизнью ослабевшими очами
Не уследить старухе–генеральше.
Да и зачем? Не более ли пышно
Прошедшее? — Там двор Екатерины,
Сменяются мгновенно и неспешно
Его великолепные картины.
Усталый ум привык к заветным цифрам,
Былых годов воспоминанья нижет,
И, фрейлинским украшенная шифром,
Спокойно грудь, покашливая, дышит.
Так старость нетревожимая длится —
Зимою в спальне — летом на террасе...
...По вечерам — сама Императрица,
В регалиях и в шепчущем атласе,
Является старухе–генеральше,
Беседует и милостиво шутит...
А дни летят, минувшее — все дальше,
И скоро ангел спящую разбудит.
Черная кровь из открытых жил...
Черная кровь из открытых жил -
И ангел, как птица, крылья сложил...
Это было на слабом, весеннем льду
В девятьсот двадцатом году.
Дай мне руку, иначе я упаду -
Так скользко на этом льду.
Над широкой Невой догорал закат.
Цепенели дворцы, чернели мосты -
Это было тысячу лет назад,
Так давно, что забыла ты.
1943
Что-то сбудется, что-то не сбудется...
Что-то сбудется, что-то не сбудется.
Перемелется все, позабудется...
Но останется эта вот, рыжая,
У заборной калитки трава.
...Если плещется где-то Нева,
Если к ней долетают слова -
Это вам говорю из Парижа я
То, что сам понимаю едва.
1943
* * *
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно...
Какие печальные лица
И как это было давно.
Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны –
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны...
1949
* * *
Эоловой арфой вздыхает печаль
И звезд восковых зажигаются свечи
И дальний закат, как персидская шаль,
Которой окутаны нежные плечи.
Зачем без умолку свистят соловьи,
Зачем расцветают и гаснут закаты,
Зачем драгоценные плечи твои
Как жемчуг нежны и как небо покаты!
Это звон бубенцов издалека...
Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это черная музыка Блока
На сияющий падает снег.
...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Все равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.
1931
* * *
Это месяц плывёт по эфиру,
Это лодка скользит по волнам,
Это жизнь приближается к миру,
Это смерть улыбается нам.
Обрывается лодка с причала,
И уносит, уносит её…
Это детство и счастье сначала,
Это детство и счастье твоё.
Да, – и то, что зовётся любовью,
Да, – и то, что надеждой звалось,
Да, – и то, что дымящейся кровью
На сияющий снег пролилось.
…Ветки сосен – они шелестели:
«Милый друг, погоди, погоди…»
Это призрак стоит у постели
И цветы прижимает к груди.
Приближается звёздная вечность,
Рассыпается пылью гранит,
Бесконечность, одна бесконечность
В леденеющем мире звенит.
Это музыка миру прощает
То, что жизнь никогда не простит.
Это музыка путь освещает,
Где погибшее счастье летит.
* * *
Это только синий ладан,
Это только сон во сне,
Звезды над пустынным садом,
Розы на твоем окне.
Это то, что в мире этом
Называется весной,
Тишиной, прохладным светом
Над прохладной глубиной.
Взмахи черных весел шире,
Чище сумрак голубой...
Это то, что в этом мире
Называется судьбой.
* * *
Я в жаркий полдень разлюбил
Природы сонной колыханье,
И ветра знойное дыханье,
И моря равнодушный пыл.
Вступив на берег меловой,
Рыбак бросает невод свой,
Кирпичной, крепкою ладонью
Пот отирает трудовой.
Но взору, что зеленых глыб
Отливам медным внемлет праздно,
Природа юга безобразна,
Как одурь этих сонных рыб.
Прибоя белая черта,
Шар низкорослого куста,
В ведре с дымящейся водою
Последний, слабый всплеск хвоста!..
Ночь! Скоро ли поглотит мир
Твоя бессонная утроба?
Но длится полдень, зреет злоба,
И ослепителен эфир.
* * *
Я вспомнил о тебе, моя могила,
Отчизна отдаленная моя,
Где рокот волн, где ива осенила
Глухую тень скалистого ручья.
Закат над рощею. Проходит стадо
Сквозь легкую тумана пелену...
Мой милый друг, мне ничего не надо,
Вот я добрел сюда и отдохну.
Старинный друг! Кто плачет, кто мечтает,
А я стою у этого ручья
И вижу, как горит и отцветает
Закатным облаком любовь моя...
* * *
Я люблю безнадёжный покой,
В октябре – хризантемы в цвету,
Огоньки за туманной рекой,
Догоревшей зари нищету…
Тишину безымянных могил,
Все банальности «Песен без слов»,
То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилёв.
* * *
Я люблю эти снежные горы
На краю мировой пустоты.
Я люблю эти синие взоры,
Где, как свет, отражаешься ты.
Но в бессмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни;
Только розы цветут на снегу,
Только линия вьется кривая,
Торжествуя над снежно–прямой,
И шумит чепуха мировая,
Ударяясь в гранит мировой.
* * *
Я научился понемногу
Шагать со всеми – рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.
Встают – встаю. Садятся – сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.
* * *
Я не любим никем! Пустая осень!
Нагие ветки средь лимонной мглы;
А за киотом дряхлые колосья
Висят, пропылены и тяжелы.
Я ненавижу полумглу сырую
Осенних чувств и бред гоню, как сон.
Я щеточкою ногти полирую
И слушаю старинный полифон.
Фальшивит нежно музыка глухая
О счастии несбыточных людей
У озера, где, вод не колыхая,
Скользят стада бездушных лебедей.
* * *
Я разлюбил взыскующую землю,
Ручьев не слышу и ветрам не внемлю,
А если любы сердцу моему,
Так те шелка, что продают в Крыму.
В них розаны, и ягоды, и зори
Сквозь пленное просвечивают море.
Вот, легкие, летят из рук, шурша,
И пленная внимает им душа.
И, прелестью воздушною томима,
Всего чужда, всего стремится мимо.
Ты знаешь, тот, кто просто пел и жил,
Благословенный отдых заслужил.
Настанет ночь. Как шелк падет на горы.
Померкнут краски, и ослепнут взоры.
* * *
Я твёрдо решился и тут же забыл,
На что я так твёрдо решился.
День влажно-сиренево-солнечным был,
И этим вопрос разрешился.
Так часто бывает: куда-то спешу
И в трепете света и тени,
Сначала раскаюсь, потом согрешу
И строчка за сточкой навек запишу
Благоуханье сирени.
* * *
Я тебя не вспоминаю,
Для чего мне вспоминать?
Это только то, что знаю,
Только то, что можно знать.
Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша.
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа.
Край земли. За синим краем
Вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем,
То, чего не нужно знать.
Если я скажу, что знаю,
Ты поверишь. Я солгу.
Я тебя не вспоминаю,
Не хочу и не могу.
Но люблю тебя, как прежде,
Может быть, еще нежней,
Бессердечней, безнадежней
В пустоте, в тумане дней.
Я хотел бы улыбнуться...
Я хотел бы улыбнуться,
Отдохнуть, домой вернуться...
Я хотел бы так немного,
То, что есть почти у всех,
Но что мне просить у Бога -
И бессмыслица и грех.
1948