1867

В ночном саду под гроздью зреющего манго

         Максимильян танцует то, что станет танго.

Тень возвращается подобьем бумеранга,

          температура, как подмышкой, тридцать шесть.

Мелькает белая жилетная подкладка.

          Мулатка тает от любви, как шоколадка,

в мужском объятии посапывая сладко.

          Где надо – гладко, где надо – шерсть.

В ночной тиши под сенью девственного леса

          Хуарец, действуя как двигатель прогресса,

забывшим начисто, как выглядят два песо,

          пеонам новые винтовки выдаёт.

Затворы клацают; в расчерченной на клетки

          Хуарец ведомости делает отметки.

И попугай весьма тропической расцветки

          сидит на ветке и так поёт:

Презренье к ближнему у нюхающих розы

          не лучше, но честней гражданской позы.

И то и это порождает кровь и слёзы.

          Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,

распространяется, как мухами – зараза,

          иль как в кафе удачно брошенная фраза,

и где у черепа в кустах всегда три глаза,

          и в каждом – пышный пучок травы.