Элегия Н.Н.

Неужели тебе это кажется столь далёким?

Стоит лишь пробежать по мелким Балтийским волнам

И за Датской равниной, за буковым лесом

Повернуть к океану, а там уже, в двух шагах,

Лабрадор – белый, об эту пору года.

И если уж тебе, о безлюдном мечтавшей мысе,

Так страшны города и скрежет на автострадах,

То нашлась бы тропа – через лесную глушь,

По-над синью талых озёр со следами дичи,

Прямо к брошенным золотым рудникам у подножья Сьерры.

Дальше – вниз по течению Сакраменто,

Меж холмов, поросших колючим дубом,

После – бор эвкалиптовый, за которым

Ты и встретишь меня.

Знаешь часто, когда цветёт манцанита

И залив голубеет весенним утром,

Вспоминаю невольно о доме в краю озёрном,

О сетях, что сохнут под низким литовским небом.

Та купальня, где ты снимала юбку,

Затвердела в чистый кристалл навеки.

Тьма сгустилась мёдом вокруг веранды.

Совы машут крылами, и пахнет кожей.

Как сумели мы выжить, не понимаю.

Стили, строи клубятся бесцветной массой,

Превращаясь в окаменелость.

Где ж тут в собственной разобраться сути.

Уходящее время смолит гнедую

Лошадь, и местечковую колоннаду

Рынка, и парик мадам Флигельтауб.

Знаешь сама, мы многому научились.

Как отнимается постепенно то,

Что не может быть отнято: люди, местность,

И как сердце бьётся тогда, когда надо бы разорваться.

Улыбаемся; чай на столе, буханка.

Лишь сомнение порою мелькнёт, что мог бы

Прах печей в Заксенхаузене быть нам чуть-чуть дороже.

Впрочем, тело не может влюбиться в пепел.

Ты привыкла к новым, дождливым зимам,

К стенам дома, с которых навеки смыта

Кровь хозяина-немца. А я – я тоже

Взял от жизни, что мог: города и страны.

В то же озеро дважды уже не ступишь;

Только солнечный луч по листве ольховой,

Дно устлавшей ему, преломляясь, бродит.

Нет, не затем это, что далеко,

Ты ко мне не явилась ни днём, ни ночью.

Год от года, делаясь всё огромней,

Созревает в нас общий плод: безучастность.