Пьяцца Матте

I

Я пил из этого фонтана

в ущелье Рима.

Теперь, не замочив кафтана,

канаю мимо.

Моя подружка Микелина

в порядке штрафа

мне предпочла кормить павлина

в именьи графа.

II

Граф, в сущности, совсем не мерзок:

он сед и строен.

Я был с ним по-российски дерзок,

он был расстроен.

Но что трагедия, измена

для славянина,

то ерунда для джентльмена

и дворянина.

III

Граф выиграл, до клубнички лаком,

в игре без правил.

Он ставит Микелину раком,

как прежде ставил.

Я тоже, впрочем, не в накладе:

и в Риме тоже

теперь есть место крикнуть «Бляди!»,

вздохнуть «О Боже».

IV

Не смешивает пахарь с пашней

плодов плачевных.

Потери, точно скот домашний,

блюдет кочевник.

Чем был бы Рим иначе? гидом,

толпой музея,

автобусом, отелем, видом

Терм, Колизея.

V

А так он -- место грусти, выи,

склоненной в баре,

и двери, запертой на виа

дельи Фунари.

Сидишь, обдумывая строчку,

и, пригорюнясь,

глядишь в невидимую точку:

почти что юность.

VI

Как возвышает это дело!

Как в миг печали

все забываешь: юбку, тело,

где, как кончали.

Пусть ты последняя рванина,

пыль под забором,

на джентльмена, дворянина

кладешь с прибором.

VII

Нет, я вам доложу, утрата,

завал, непруха

из вас творят аристократа

хотя бы духа.

Забудем о дешевом графе!

Заломим брови!

Поддать мы в миг печали вправе

хоть с принцем крови!

VIII

Зима. Звенит хрусталь фонтана.

Цвет неба -- синий.

Подсчитывает трамонтана

иголки пиний.

Что год от февраля отрезал,

он дрожью роздал,

и кутается в тогу цезарь

(верней, апостол).

IX

В морозном воздухе, на редкость

прозрачном, око,

невольно наводясь на резкость,

глядит далеко --

на Север, где в чаду и в дыме

кует червонцы

Европа мрачная. Я -- в Риме,

где светит солнце!

X

Я, пасынок державы дикой

с разбитой мордой,

другой, не менее великой

приемыш гордый, --

я счастлив в этой колыбели

Муз, Права, Граций,

где Назо и Вергилий пели,

вещал Гораций.

XI

Попробуем же отстраниться,

взять век в кавычки.

Быть может, и в мои страницы

как в их таблички,

кириллицею не побрезгав

и без ущерба

для зренья, главная из Резвых

взглянет -- Эвтерпа.

XII

Не в драчке, я считаю, счастье

в чертоге царском,

но в том, чтоб, обручив запястье

с котлом швейцарским,

остаток плоти терракоте

подвергнуть, сини,

исколотой Буонаротти

и Борромини.

XIII

Спасибо, Парки, Провиденье,

ты, друг-издатель,

за перечисленные деньги.

Сего податель

векам грядущим в назиданье

пьет чоколатта

кон панна в центре мирозданья

и циферблата!

XIV

С холма, где говорил октавой

порой иною

Тасс, созерцаю величавый

вид. Предо мною --

не купола, не черепица

со Св. Отцами:

то -- мир вскормившая волчица

спит вверх сосцами!

XV

И в логове ее я -- дома!

Мой рот оскален

от радости: ему знакома

судьба развалин.

Огрызок цезаря, атлета,

певца тем паче

есть вариант автопортрета.

Скажу иначе:

XVI

усталый раб -- из той породы,

что зрим все чаще --

под занавес глотнул свободы.

Она послаще

любви, привязанности, веры

(креста, овала),

поскольку и до нашей эры

существовала.

XVII

Ей свойственно, к тому ж, упрямство.

Покуда Время

не поглупеет как Пространство

(что вряд ли), семя

свободы в злом чертополохе,

в любом пейзаже

даст из удушливой эпохи

побег. И даже

XVIII

сорвись все звезды с небосвода,

исчезни местность,

все ж не оставлена свобода,

чья дочь -- словесность.

Она, пока есть в горле влага,

не без приюта.

Скрипи, перо. Черней, бумага.

Лети, минута.

февраль 1981