Шеймусу Хини

Я проснулся от крика чаек в Дублине.

На рассвете их голоса звучали

как души, которые так загублены,

что не испытывают печали.

Облака шли над морем в четыре яруса,

точно театр навстречу драме,

набирая брайлем постскриптум ярости

и беспомощности в остекленевшей раме.

В мертвом парке маячили изваяния.

И я вздрогнул: я -- дума, вернее -- возле.

Жизнь на три четверти -- узнавание

себя в нечленораздельном вопле

или -- в полной окаменелости.

Я был в городе, где, не сумев родиться,

я еще мог бы, набравшись смелости,

умереть, но не заблудиться.

Крики дублинских чаек! конец грамматики,

примечание звука к попыткам справиться

с воздухом, с примесью чувств праматери,

обнаруживающей измену праотца --

раздирали клювами слух, как занавес,

требуя опустить длинноты,

буквы вообще, и начать монолог свой заново

с чистой бесчеловечной ноты.

1990

* Стихотворение отсутствует в СИБ.