Через двадцать лет

Пожар стихал. Закат был сух.

Всю ночь, как будто, так и надо,

Уже не поражая слух,

К нам долетала канонада.

И между сабель и сапог,

До стремени не доставая,

Внизу, как тихий василёк,

Бродила девочка чужая.

Где дом её, что сталось с ней

В ту ночь пожара – мы не знали.

Перегибаясь к ней с коней,

К себе на сёдла поднимали.

Я говорил ей: «Что с тобой?» –

И вместе с ней в седле качался.

Пожара отсвет голубой

Навек в глазах её остался.

Она, как маленький зверёк,

К косматой бурке прижималась,

И глаза синий уголёк

Всё догореть не мог, казалось.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда-нибудь в тиши ночной

С черемухой и майской дремой,

У женщины совсем чужой

И всем нам вовсе незнакомой,

Заметив грусть и забытьё

Без всякой видимой причины,

Что с нею, спросит у неё

Чужой, не знавший нас, мужчина.

А у нее сверкнет слеза,

И, вздрогнув, словно от удара,

Она поднимет вдруг глаза

С далёким отблеском пожара:

 – Не знаю, милый. – А в глазах

Вновь полетят в дорожной пыли

Кавалеристы на конях,

Какими мы когда-то были.

Деревни будут догорать,

И кто-то под ночные трубы

Девчонку будет поднимать

В седло, накрывши буркой грубой.

1942