Сверчок

Мы довольно близко видели смерть

и, пожалуй, сами могли умереть,

мы ходили везде, где можно ходить,

и смотрели на все, на что можно смотреть.

Мы влезали в окопы,

пропахшие креозотом

и пролитым в песок сакэ,

где только что наши

кололи тех

и кровь не засохла еще на штыке.

Мы напрасно искали домашнюю жалость,

забытую нами у очага,

мы здесь привыкали,

что быть убитым -

входит в обязанности врага.

Мы сначала взяли это на веру,

но вера вошла нам в кровь и плоть;

мы так и писали:

«Если он не сдается -

надо его заколоть!»

И, честное слово, нам ничего не снилось,

когда, свернувшись в углу,

мы дремали в летящей без фар машине

или на твердом полу.

У нас была чистая совесть людей,

посмотревших в глаза войне.

И мы слишком много видели днем,

чтобы видеть еще во сне.

Мы спали, как дети,

с открытыми ртами,

кое-как прикорнув на тычке...

Но я хотел рассказать не об этом.

Я хотел рассказать о сверчке.

Сверчок жил у нас под самою крышей

между войлоком и холстом.

Он был рыжий и толстый,

с большими усами

и кривым, как сабля, хвостом.

Он знал, когда петь и когда молчать,

он не спутал бы никогда;

он молча ползал в жаркие дни

и грустно свистел в холода.

Мы хотели поближе его разглядеть

и утром вынесли за порог,

и он, как шофер, растерялся, увидев

сразу столько дорог.

Он удивленно двигал усами,

как и мы, он не знал, почему

большой человек из соседней юрты

подошел вплотную к нему.

Я повторяю:

сверчок был толстый,

с кривым, как сабля, хвостом,

но всего его, маленького,

можно было

накрыть дубовым листом.

А сапог был большой -

сорок третий номер,

с гвоздями на каблуке,

и мы не успели еще подумать.

как он стоял на сверчке.

Мы решили, что было б смешно сердиться,

и завели разговор о другом,

но человек из соседней юрты

был молча объявлен нашим врагом.

Я, как в жизни, спутал в своем рассказе

и важное, и пустяки,

но товарищи скажут,

что все это правда

от первой и до последней строки.

1939