Об обыкновенных

1

Жестяной перезвон журавлей,

сизый свист уносящихся уток -

в раскаленный металл перелей

в словолитне расплавленных суток.

Ты гляди: каждый звук, каждый штрих

четок так - словно, брови наморщив,

ночи звездный рассыпанный шрифт

набирает угрюмый наборщик.

Он забыл, что на плечи легло,

он - как надвое хочет сломаться:

он согнулся, ослеп и оглох

над петитом своих прокламаций.

И хоть ночь и на отдых пора б,-

ему - день. Ему кажется рано.

Он качается, точно араб

за широкой страницей Корана.

Как мулла, он упрям и уныл,

как араба - висков его проседь,

отливая мерцаньем луны,

не умеет прошедшего сбросить.

У араба - беру табуны,

у наборщика - лаву металла...

Ночь! Меня до твоей глубины

никогда еще так не взметало!

          2

Розовея озерами зорь,

замирая в размерных рассказах,

сколько дней на сквозную лазорь

вынимало сердца из-за пазух!

Но - уставши звенеть и синеть,

чуть вращалось тугое кормило...

И - беглянкой блеснув в вышине -

в небе вновь трепетало полмира.

В небе - нет надоедливых пуль,

там, не веря ни в клетку, ни в ловлю,

ветку звезд нагибает бюль-бюль

на стеклянно звенящую кровлю.

Слушай тишь: не свежа ль, не сыра ль?..

Только видеть и знать захотим мы -

и засветится синий сераль

под зрачками поющей Фатимы.

И - увидев, как вьется фата

на ликующих лицах бегоний,-

сотни горло раздувших ватаг

ударяют за нею в погоню.

Соловей! Россиньоль! Нахтигалль!

Выше, выше! О, выше! О, выше!

Улетай, догоняй, настигай

ту, которой душа твоя дышит!

Им - навек заблудиться впотьмах,

только к нам, только к нам это ближе,

к нам ладонями тянет Фатьма

и счастливыми, росами брызжет.