* * *

А берёзова кукушечка зимой не куковат.

Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат.

Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:

Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя.

В школу шёл, вальки стучали на реке, и в лад валькам

я сапожками подкованными тукал по мосткам.

Инвалид на чём-то струнном тренькал-бренькал у реки,

всё хотел попасть в мелодию, да, видно, не с руки,

потому что жизнь копейка, да и та коту под зад,

потому что с самолёта пересел на самокат,

молодость ли виновата, мессершмит ли, медсанбат,

а берёзова кукушечка зимой не куковат.

По мосткам, по белым доскам в школу шёл, а рядом шла

жизнь какая-никакая, и мать-мачеха цвела,

где чинили палисадник, где копали огород,

а киномеханик Гулин на бегу решал кроссворд,

а наставник музыкальный Тадэ, слывший силачом,

нёс футляр, но не с баяном, как всегда, а с кирпичом,

и отнюдь не ради тела, а живого духа для,

чтоб дрожала атмосфера в опусе «Полёт шмеля».

Участь! вот она – бок о бок жить и состояться тут.

Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут,

и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час...

Мати Божия, Заступнице, в скорбех помилуй нас.