Дорога

Далекий край, нежданно проблесни

Студеным паром первой полыньи,

Июньским лугом, песней на привале,

Чтоб родины далекие огни

Навстречу мне, затосковав, бежали.

Давайте вспомним и споем, друзья,

Те горестные песни расставанья,

Которые ни позабыть нельзя,

Ни затушить, как юности сиянье.

Друзья, давайте вспомним про дела,

Про шалости веселых и безусых.

Споем, споем, чтоб песня нас зажгла,

Чтоб павой песня по полу прошла,

Вся в ярых лентах, в росшивах и в бусах,

Чтоб стукнула на счастье каблуком

И, побледнев, в окошке загрустила

По-старому. И, всё равно о ком,

Чтоб пела в трубах, кровью и ледком

Оттаивала песенная сила.

Есть в наших песнях старая тоска

Солдатских жен, и пахарей, и пьяниц,

Пожаров шум и перезвон песка,

Комарий стон, что тоньше волоска,

И сговор птиц, и девушек румянец,

Любовей, дружбы и людей разброд.

Пускай нас снова песня заберет -

Разлук не видно, не было печали.

В последний раз затеем хоровод

Вокруг того, что молодостью звали.

По-разному нам было петь дано,

Певучий дом наш оскудел, как улей,

Не одному заказаны давно

Дороги к песне шашкой или пулей,

Не нам глаза печалить дотемна,

Мы их помянем, ладно. Выпьем, что ли!

Найти башку, потерянную в поле,

И зачерпнуть башкою той вина.

Приятель мой, затихни и взгляни:

Стоят березы в нищенской одежде,

Каленый глаз, мельканье головни, -

То набегают родины огни

Прибоями, как набегали прежде.

Ты расскажи мне, молодость, почто ж

Мы странную испытываем дрожь,

Родных дорог развертывая свиток,

И почему там даже воздух схож

С дыханьем матерей полузабытых?

И отступили гиблые леса,

И свет в окне раскрытом не затем ли,

Чтоб смолк суровый шепот колеса?

И то ли свет, и то ли горсть овса

Летит во тьме, не падая на землю.

Решайся же не протянуть руки.

Там за окном в удушные платки

Сестра твоя закутывает плечи,

Так, значит, крепко детство на замки

Запрятывает сердце человечье.

Запрятывает (прошлая теплынь!

Сады и ветер) сердце (а калитка

Распахнута). О, хищная полынь,

Бегущая наперерез кибитке!

Но сколько их влачилось здесь в пыли -

Героев наших, как они скитались,

Как жизни их, как мысли их текли,

Какие сны им по пути встречались!..

И Александр в метелях сих плутал -

О, бубны троек и копыт провал!

(Ночь пролетит, подковами мерцая,

В пустынный гул) - и Лермонтов их гнал

Так, что мешались звезды с бубенцами.

Охотницкою ветряною ранью

Некрасова мотал здесь тарантас.

Так начиналось ты, повествованье

Глухой зари и птичьего рыданья,

И только что нас проводивших глаз.

На песенных туманных переправах

Я задержался только потому,

Что мне еще неясно в первых главах,

О чем шептать герою моему,

Где он следы оставил за собою, -

Не видно их - так рано и темно, -

Что у него отобрано судьбою,

И что - людьми, и что ему дано.

Иль горсть весны и звонкий ковкий лед,

(А кони ржут) и холодок разлуки,

И череда веселья (поворот),

И от пожатий зябнущие руки.

Послушаем же карусельный ход

Его воспоминаний (утрясет

Такою ночью на таких путях),

Тому кибитка, может быть, виною.

В просветах небо низкое, родное.

Ах, эти юбки в розовых цветах,

Рассыпанных - куда попало! Ах,

Пшеничная прическа в два узла,

Широким гребнем схваченная наспех,

И скрученные, будто бы со зла,

Серебряные цепи на запястьях,

И золотой, чуть слышимый пушок,

Чуть различимый и почти невинный,

И бедра там, где стянут ремешок, -

Два лебедя, и даже привкус винный

Созревших губ, которых я не смог

Еще коснуться, но уже боюсь

Коснуться их примятых красных ягод.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но слишком рано прошумят и лягут

Большие тени ветреных берез,

И пробежит берестовый мороз

Над нами, в нас.

Всё ж Настенька похожа

На розан ситцевый, как ни крути.

Под юбки бы... По золоченой коже

Скользить, скользить и родинку найти.

Я знаю: от ступни и до виска

Есть много жилок, и попробуй тронь их -

Сейчас же кровь проступит на ладони,

И сделается тоньше волоска

Твое дыханье, и сойдет на нет.

Там так темно, что отовсюду свет,

Как рядом с солнцем может быть темно,

Темно до звезд, тепло как в гнездах птичьих,

И столько радостей, что мудрено постичь их,

И не постичь их тоже мудрено.

Под юбки бы. Но в юбках столько складок,

Но воздух горек до того, что сладок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но дядя Яша ей сказал «нельзя»,

Да и к тому ж она меня боится.

Ну что ж, пускай, твой дядя не дурак,

Хитер он в меру, но не в этом сила...

Бесстыдная, ты ароматна так,

Как будто лето в травах пробродила,

Как будто раздевали догола

Тебя сто раз и всё же не узнали,

Как ты смеешься, до чего ты зла, -

Да и узнать удастся им едва ли.

Ты поднялась, и волосы упали -

Пшеничная прическа в два узла.

Проказница, теперь понятно мне...

Ты спуталась уже давно с другими.

Гудящая, как тетива, под ними,

Ты мечешься, безумная, во сне.

Ко мне прижавшись, думаешь о них,

Медовая, крутая, травяная,

И, тяжесть каждого припоминая,

Любого ждешь, любой тебе жених.

И да простится автору, что он

Подслушивал, как память шепчет это.

Он сам был в Настю по уши влюблен,

В рассвет озябший, в травяное лето,

В кувшин с колодезною темью и

В большое небо родины, в побаски

(В тех тальниковых дудках, помяни,

Древесные дудели соловьи

С полуночи до журавлиной пляски).

Пусть будет трижды мой расценщик прав,

Что нам теперь не до июньских трав

И что герою моему приличней

О тракторах припомнить в этот час.

Ведь было бы во много раз привычней,

Ведь было бы спокойней в сотню раз.

Но больше, чем страною всей, давно

Машин уборочных и посевных и разных

В стихах кудрявых, строчкой и бессвязных,

Поэтами уже произведено.

Я полон уваженья к тракторам,

Они нас за волосы к свету тянут,

Как те овсы, что вслед за ними встанут,

Они теперь необходимы нам.

Я сам давно у трактора учусь

И, если надо, плугом прицеплюсь,

Чтоб лемеха стальными лебедями

Проплыли в черноземе наших дней,

Но гул машин и теплый храп коней

По-разному овладевают нами.

Пускай же сын мой будущий прочтет,

Что здесь, в стране машины и колхоза,

В стране войны - был птичий перелет,

В моей стране существовали грозы.

1933