Пустырь

Где газовый завод вздымал крутые трубы,

Столбами пламени тревожа вечера,—

Там нынче — пепелище.

Вдали амфитеатром —

Изгибы стен, балконы, ниши, окна,

Парижский пестрый мир,

А здесь — пустыня.

Сухой бурьян бормочет на ветру,

Последние ромашки доцветают,

В углу — каштан пожухлый, кроткий, тихий,

Костром холодным в воздухе сквозит.

Плиты в мокрых ямах

Отсвечивают окисью цветистой;

Над скатом поздний клевер

Беспечно зеленеет,

А в вышине — тоскующие сны —

Клубятся облака.

Как бешеные, носятся собаки,

Играют в чехарду,

Друг друга за уши, как дети, теребят

И добродушно скалят зубы.

«Чего стоишь, прохожий?

Побегал бы ты с нами вперегонки...

Через бугры и рвы галопом вольным... Гоп!»

Так глухо за стеной звенят трамваи,

Так плавно куст качается у ног,

Как будто ты в подводном царстве.

А у стены старик —

Небритый нищий, плотный, красный, грязный —

Среди обрезков ржавой жести

В роскошной позе на мешках возлег

И, ногу подогнув, читает —

Я по обложке яркой вижу —

Роман бульварный...

Господь с тобой, бездомный сибарит!

Худая женщина застыла на бревне,

У ног — клубок лимонно–желтой шерсти,

В руках — дорожка шарфа...

Глаза на сложенный булыжник смотрят, смотрят,

Как будто пирамидой перед ней

За годы долгие весь груз ее забот

У ног сложили.

Опущенная кисть недвижна и суха,

И зябко ежатся приподнятые плечи,—

Но все же горькая отрада тешит тело:

Короткий роздых, запах вялых трав,

Распахнутые дали над домами

И тишина...

А рядом дочка, пасмурный зверек,

Жестянки тусклые расставив колоннадой,

Дворец осенний строит.

Насупилась... Художники не любят,

Когда прохожие на их работу смотрят.

Дичок мой маленький! Не хмурься — ухожу...

Стекло разбитое блеснуло в кирпичах.

За все глаза сегодня благодарны.

Пустырь молчит. Смотрю с бугра кругом.

Какой магнит нас всех сюда привлек:

Собак бродячих, нищего седого,

Худую женщину с ребенком и меня?

Бог весть. Но это пепелище в этот час

Всего на свете нам милее...

А вот и дар: средь рваных лопухов

Цветет чертополох... Как это слово гулко

Раскрыло дверь в забытые края...

Чей жезл среди Парижа

Взлелеял эти дикие цветы?

Такою совершенной красотой

Над мусором они тянулись к небу,

Что дальний рев сирен с буксирных пароходов

Валторнами сквозь сердце пролетел.

Три цветка,

Лиловых три пушка

В оправе стрельчатых ажурных игол листьев,

Сорвал я осторожно,

Зажал в платок,

И вот — несу домой.

Пусть в уголке на письменном столе

В бокале погостят.

О многом я забыл — как все мы позабыли,—

Они помогут вспомнить.

1930