В операционной

В коридоре длинный хвост носилок...

Все глаза слились в тревожно–скорбный

                         взгляд, –

Там, за белой дверью, красный ад:

Нож визжит по кости, как напилок, –

Острый, жалкий и звериный крик

В сердце вдруг вонзается, как штык...

За окном играет майский день.

Хорошо б пожить на белом свете!

Дома – поле, мать, жена и дети, –

Все темней на бледных лицах тень.

А там, за дверью, костлявый хирург,

Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,

Засучив рукава,

Взрезает острой сталью

Зловонное мясо...

Осколки костей

Дико и странно наружу торчат,

Словно кричат

От боли.

У сестры дрожит подбородок,

Чад хлороформа – как сладкая водка;

На столе неподвижно желтеет

Несчастное тело.

Пскович–санитар отвернулся,

Голую ногу зажав неумело,

И смотрит, как пьяный, на шкап...

На полу безобразно алеет

Свежим отрезом бедро.

Полное крови и гноя ведро...

За стеклами даль зеленеет –

Чета голубей

Воркует и ходит бочком вдоль карниза.

Варшавское небо – прозрачная риза

Всё голубей...

Усталый хирург

Подходит к окну, жадно дымит папироской,

Вспоминает родной Петербург

И хмуро трясет на лоб набежавшей прической:

Каторжный труд!

Как дрова, их сегодня несут,

Несут и несут без конца...

Между 1914 и 1917