Первый концерт

Я – рояль:

    Я сам себя приподнял, словно сад,

    на голой площади пустой ладони.

Tutti:

    А ветки хлещутся и голосят,

    то голосуют ввысь, то мокрые висят,

    и капли падают...

Рояль:

                      Всё о своем долдоня.

    А треугольнички (подлаживаясь к ним):

    Динь-дон, динь-дон (дьячками вскользь молебна).

Рояль:

    А сад у бури на груди храним.

Tutti:

    Несется ливнем сад, безумный аноним,

    и ревом царственным раскинулся хвалебно.

Рояль:

    Ладонь, как памятник, приподнял дуралей,

    А скрипки взвизгнули: над загнанными днями.

Tutti:

    Несется бурный сад, бежит со всех аллей

    и выворачивается с корнями.

    А поверху стучит, стучит в тарелки медь,

    листочки щелкаются друг о друга

    пощечинками...

Tutti:

                      И пошла греметь

    овражьей жизни темная округа.

Рояль:

    Последней ярости – увал! Обрыв!! Яруга!!!

Tutti:

    О муза ужаса, ты дрогнула, подруга.

    Какой там сад! Я голая ладонь,

    и, пальцы точно ноги раскоряча,

    пришлепну сгоряча умишко. Нет, не тронь! –

    мурлычут деревянные. Долдонь! –

    ударил барабан по жизни! – Взвой же, вонь,

    и взвейся из нутра, испуганный огонь!

    Долдонь по жизни – вот и вся задача.

Tutti:

    А сад по ветру тащится что кляча,

    и свечи с двух концов пылают, чуть не плача.

Рояль:

    На черном теле мертвого рояля

    лежу, ладонью, словно ликом, бел.

    Лежу-гляжу и сам не знаю, я ли

    от дивного виденья оробел.

    И уши, словно лошади, сторожки.

    Еще стучится сердце в кулаке,

    а линии уже проходят, как дорожки,

    по распятой на вечности руке.

Tutti:

    Куда они ведут?

Рояль:

                      При трех свечах гаданье,

    и обрученье с болью и с судьбой,

    и еле слышное воздушное свиданье

    с былым и с будущим собой.

    При восковых слезах трех свечек, а гобой

    поет мне, что картинкой мирозданье

    налипло на сердце.

Рояль:

                      А сердце на виду...

Tutti:

    Стучит на выставке продажною моделью...

Рояль:

    И подрядясь на черный час к безделью,

    вкруг пальца ночь я обведу.

Tutti:

    Ночь, зеркало и сад, три свечки и листочки,

    уже бумажные, с помарками примет...

Рояль:

    И возникает бытие из точки.

Tutti:

    Которой – всею медью! – нет!

Рояль:

    Но буду я любить описку, опечатку...

Tutti:

    Которой нет!

Рояль:

                      И можно щеголять,

    надев на пальцы, как штаны, перчатку,

    и под сурдинку – тра-ля-ля! – гулять.

Tutti:

    Под Новый Год все веселы и пьяны.

    Под Новый Год, но злобствует фагот:

    А по сердцу мороз, поди, дерет?

Рояль:

    Я – те взбесившиеся фортепьяны,

    что осмеял когда-то Дидерот.

    А контрабасы загудели: Те ли?

Рояль:

    А хоть бы те – не выест очи стыд!

Tutti:

    И сколько музыкальной канители

    на ели на рождественской блестит!

Рояль:

    Какой там сад! Я умопомрачитель...

Tutti:

    Рачительный!

Рояль:

                      На поприще вещей.

    Я еле начатый самоучитель

    при свете трех заплаканных свечей.

Tutti:

    Мелодии ручей...

Рояль:

                      Кой черт мне поручитель,

    что я себе родня, а не ничей?

Tutti:

    И музыка течет всё горячей.

Рояль:

    Я недоконченный самоучитель,

    закапанный слезою восковой.

    И больно-больно ластится гобой:

    Ту-ту! Уехало. Тю-тю! Свисточек.

Рояль:

    А где-то, может быть, уже тю-тю и я,

    и даже звездное скопленье точек

    останется без бытия.

    Без поля, без движения, без массы,

    не существуя, через не могу. –

    Еще бы! – свищут флейты-пустоплясы,

    и филинами контрабасы:

    Угу! Так, так! Угу! Угу!

Рояль:

    Отдать на откуп скуку бедокурам!

    Бу-бу! – бубнится барабанным шкурам. –

    Ура! Разы разят, рожаясь, за разами.

    Ду-ду! Беда идет войною на беду.

Рояль:

    Как девку с разодетыми глазами...

Tutti:

    Вкруг пальца ночь я обведу.

    Источник музыки...

Рояль:

                      Забил из точки.

Tutti:

    Порхают по ночи листочки и свисточки,

    и сад в кулак собрался, как в отъезд,

    как дым развеялся...

Рояль:

                      А стыд глаза не ест,

    и только я своим гаданьем донят.

    А барабаны по нутру долдонят.

    Виолончели, точно зеркала

    прудообразные, вращаются, колебля

    изломанные лучики свечей.

Рояль:

    И зло ползет из-подо зла,

    Харонов пруд и труд! Туманный выдох: гребля.

    И может быть, себе до кончиков ногтей,

    трех свеч моих желтей, я стал уже ничей.

    И три старушки, сидючи в сторожке,

    у церковки гадают налегке.

    И я теперь как от просвирки крошки...

Tutti:

    И сад развеялся в зеркальном далеке...

Рояль и Tutti:

    А линии уходят, как дорожки,

    по распятой на музыке руке.

1-17 января 1971