Глухарь

Черный веер хвоста,

дуг надбровных рубины,

по бокам, словно латы,

два сильных крыла,

когти как у орла,

клюв почти ястребиный —

мать-природа ему все с избытком дала.

Научила негромкой, но трепетной речи…

И могучим

сумел он себя осознать!

И остался навеки на диво беспечен:

кто там, что там внизу —

наплевать, наплевать!..

Стают снеги в лесу, устоится погода,

он, доверяясь привычной ему высоте,

древний “стих”

основателя, может быть, рода

бормотать начинает еще в темноте:

“Тэк-тэк-тэк!” Запрокинуто жаркое горло,

черный веер распахнут во всю ширину,

и расстегнуты латы, и выгнута гордо

грудь

в ревнивую, в чуткую ту тишину.

“Тэк-тэк-тэк!…” Пусть расколется небо и треснет

под сосною земля! Для него до поры

в мире нет ничего,

кроме собственной песни

и томительной этой любовной игры.

Но на деле — ах, столько веков миновало! —

в мир давно уж на смену бесшумной стреле

громовые, литые пришли самопалы —

сто смертей, коль без промаха,

в каждом стволе!

Ну а он все поет…

Он, как прежде, бормочет

“стих” свой древний —

и слеп в это время, и глух.

И шаги отмеряет к нему между кочек

смерть…

И носятся в воздухе перья да пух,

где упал он. Краснеет брусничинкой спелой

в клюве капелька крови… Бледнеет заря.

Не ошибся счастливый охотник прицелом,

очень точно направил смертельный заряд!

Подошел: “Ух, красавец!” — и поднял,

помешкав.

Крылья — в стороны сразу: “Не птица,

а царь!”

И качнув головою, добавил с усмешкой:

“Но глухарь!

Удивительный просто глухарь!”