30-е июля

Как стужа лютая, так зной суров.

Об этом дне в народе притчу знают:

Выдаивают ведьмы всех коров

И, молоком опившись, обмирают...

И дождь прошел, земли не утоля,

- Что эти капли? Ей бы пить запоем! -

Струится даль, расплавленная зноем,

И трещинами вся пошла земля...

В такой же день, давно тому назад,

Под стрекот, скрежет, хруст и треск цикад,

То навзничь падая, то, опершись на локти,

Приподымаясь вновь, вонзая ногти

В ладони, до крови кусая рот,

Свой женский подвиг жалобно и пылко

Свершала мать, и билась-билась жилка

Во впадине виска, где стынул пот.

Трещали недра, как земля от зноя,

В ушах с цикадами сливался звон, -

И в этот день ведьмовского упоя

Новорожденной было мне святое,

Святейшее дано из всех имен.

Как зов на подвиг, мне звучит - СОФИЯ:

Да победится мной моя стихия,

Сквозь вихри зла небесную красу,

Как огонек страстной, да пронесу!

1922

31 января

Кармином начертала б эти числа

Теперь я на листке календаря,

Исполнен день последний января,

Со встречи с Вами, радостного смысла.

Да, слишком накренилось коромысло

Судьбы российской. Музы, не даря,

Поэтов мучили. Но вновь - заря,

И над искусством радуга повисла.

Delphine de Gerardin, Rachel Varnhaga,

Смирнова, - нет их! Но оживлены

В Вас, Евдоксия Федоровна, сны

Те славные каким-то щедрым магом, -

И гении, презрев и хлад и темь,

Спешат в Газетный, 3, квартира 7.

1922

А где-то прохладные реки...

А где-то прохладные реки

И нет ни проклятых, ни милых,

И небо над всеми одно.

И каждое слово навеки,

И дивнопевучее в жилах

Небесное бродит вино.

И вечная прялка Прохлады

Бесшумно с дремучего кряжа

Сучит водопадную нить.

И светят такие лампады,

Которых и дьяволу даже

В червонцы не перетопить.

1922

* * *

А под навесом лошадь фыркает

И сено вкусно так жуёт...

И, как слепец за поводыркою,

Вновь за душою плоть идёт.

Не на свиданье с гордой Музою

– По ней не стосковалась я, –

К последней, бессловесной музыке

Веди меня, душа моя!

Открыли дверь, и тихо вышли мы.

Куда ж девалися луга?

Вокруг, по-праздничному пышные,

Стоят высокие снега...

От грусти и от умиления

Пошевельнуться не могу.

А там, вдали, следы оленьи

На голубеющем снегу.

21 марта 1926

Агарь

Сидит Агарь опальная,

И плачутся струи

Источника печального

Беэрлахай–рои.

Там— земли Авраамовы,

А сей простор — ничей:

Вокруг, до Сура самого,

Пустыня перед ней.

Тоска, тоска звериная!

Впервые жжет слеза

Египетские, длинные,

Пустынные глаза.

Блестит струя холодная,

Как лезвие ножа,—

О, страшная, бесплодная,

О, злая госпожа!..

«Агарь!» — И кровь отхлынула

От смуглого лица.

Глядит,— и брови сдвинула

На Божьего гонца...

Акростих

Котлы кипящих бездн - крестильное нам лоно,

Отчаянье любви нас вихрем волокло

На зной сжигающий, на хрупкое стекло

Студеных зимних вод, на край крутого склона.

Так было... И взгремел нам голос Аполлона, -

Лечу, но кровию уж сердце истекло,

И власяницею мне раны облекло

Призванье вещее, и стих мой тише стона.

Сильнее ты, мой брат по лире и судьбе!

Как бережно себя из прошлого ты вывел,

Едва вдали Парнас завиделся тебе.

Ревнивый евнух муз - Валерий осчастливил

Окрепший голос твой, стихов твоих елей,

Высокомудрою приязнию своей.

1916

Алкеевы строфы

И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:

Два синих солнца под бахромой ресниц,

И кудри темноструйным вихрем,

Лавра славней, нежный лик венчают.

Адонис сам предшественник юный мой!

Ты начал кубок, ныне врученный мне,—

К устам любимой приникая,

Мыслью себя веселю печальной:

Не ты, о юный, расколдовал ее.

Дивясь на пламень этих любовных уст,

О, первый, не твое ревниво,—

Имя мое помянет любовник.

3 октября 1915

Аттида, стебель нежный из дальних Сард...

«Аттида, стебель нежный из дальних Сард,

С проворной Геро вместе не ходят в храм, -

Презрев обычай твой, богиня,

Дразнят мужей красотой напрасной.

Гостит в приюте их беззаконных нег

Стрелок, забывший службу стрелка и честь.

Богиня, отзови Эрота!

Долго ль терпеть? Накажи отступниц».

- Караю карой страшной: припав к краям

Бездонной чаши, до смерти будут пить,

Крича от жажды. Утоленья

Не было, нет им и век не будет!

1922

* * *

Без оговорок, без условий

Принять свой жребий до конца,

Не обрывать на полуслове

Самодовольного лжеца.

И самому играть во что–то —

В борьбу, в любовь — во что горазд,

Покуда к играм есть охота,

Покуда ты еще зубаст.

Покуда правит миром шалый,

Какой–то озорной азарт,

И смерть навеки не смешала

Твоих безвыигрышных карт.

Нет! К черту! Я сыта по горло

Игрой — Демьяновой ухой.

Мозоли в сердце я натерла

И засорила дух трухой,—

Вот что оставила на память

Мне жизнь,— упрямая игра,

Но я смогу переупрямить

Ее, проклятую! ...Пора!

2 ноября 1932

Безветрием удвоен жар...

Безветрием удвоен жар,

И душен цвет и запах всякий.

Под синим пузырем шальвар

Бредут лимонные чувяки.

На солнце хны рыжеет кровь,

Как ржавчина, в косичке мелкой,

И до виска тугая бровь

Доведена багровой стрелкой.

Здесь парус, завсегдатай бурь,

Как будто никогда и не был, -

В окаменелую лазурь

Уперлось каменное небо,

И неким символом тоски-

Иссушен солнцем и состарен -

На прибережные пески

В молитве стелется татарин.

1916

Беллерофонт

Да, он взлетел когда-то

Над страшной пустотой,

Герой и конь крылатый

С уздечкой золотой.

Беллерофонт в Химеру

Низринул ливень стрел...

Кто может верить, веруй,

Что меток был прицел!

А я без слез, упрямо

Гляжу на жизнь мою,

И древней той, той самой,

Я когти узнаю,

И знаю, кем придушен

Глубокий голос мой

И кто дохнул мне в душу

Расплавленною тьмой.

1922

Белой ночью

Не небо — купол безвоздушный

Над голой белизной домов,

Как будто кто–то равнодушный

С вещей и лиц совлек покров.

И тьма — как будто тень от света,

И свет — как будто отблеск тьмы.

Да был ли день? И ночь ли это?

Не сон ли чей–то смутный мы?

Гляжу на все прозревшим взором,

И как покой мой странно тих,

Гляжу на рот твой, на котором

Печать лобзаний не моих.

Пусть лживо–нежен, лживо–ровен

Твой взгляд из–под усталых век,—

Ах, разве может быть виновен

Под этим небом человек!

1912–1915

Бог весть, из чего вы сотканы...

Бог весть, из чего вы сотканы,

Вам этот век под стать.

Воители!.. А все-таки,

А все-таки будут отроки,

Как встарь, при луне мечтать.

И вздрагивать от музыки, -

От знойных наплывов тьмы,

И тайно водиться с музами,

И бредить, как бредили мы.

Для них-то, для этих правнуков, -

Для тех, с кем не свижусь я,

Вот эта моя бесправная,

Бесприютная песня моя.

19 ноября 1931

* * *

«Будем счастливы во что бы то ни стало...»

Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!

Вот уже смертельная усталость

И глаза, и душу мне смежит.

Вот уж, не бунтуя, не противясь,

Слышу я, как сердце бьет отбой,

Я слабею, и слабеет привязь,

Крепко нас вязавшая с тобой.

Вот уж ветер вольно веет выше, выше,

Все в цвету, и тихо все вокруг,—

До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?

Я с тобой прощаюсь, дальний друг.

31 июля 1933, Каринское

Бывает разве средь зимы гроза...

Бывает разве средь зимы гроза

И небо синее, как синька?

Мне любо, что косят твои глаза

И что душа твоя с косинкой.

И нравится мне зябкость этих плеч,

Стремительность походки бодрой,

Твоя пустая и скупая речь,

Твои русалочьи, тугие бедра.

Мне нравится, что в холодке твоем

Я, как в огне высоком, плавлюсь,

Мне нравится - могу ль сознаться в том! -

Мне нравится, что я тебе не нравлюсь.

6 октября 1931

* * *

В душе, как в потухшем кратере,

Проснулась струя огневая,—

Снова молюсь Божьей Матери,

К благости женской взывая:

Накрой, сбереги дитя мое,

Взлелей под спасительной сенью

Самое сладкое, самое

Злое мое мученье!

* * *

В земле бесплодной не взойти зерну,

Но кто не верил чуду в час жестокий?—

Что возвестят мне пушкинские строки?

Страницы милые я разверну.

Опять, опять «Ненастный день потух»,

Оборванный пронзительным «но если»!

Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли

В словах теперь трепещет этих двух?

Чем жарче кровь, тем сердце холодней,

Не сердцем любишь ты,— горячей кровью.

Я в вечности, обещанной любовью,

Не досчитаю слишком многих дней.

В глазах моих веселья не лови:

Та, третья, уж стоит меж нами тенью.

В душе твоей не вспыхнуть умиленью,

Залогу неизменному любви,—

В земле бесплодной не взойти зерну,

Но кто не верил чуду в час жестокий?—

Что возвестят мне пушкинские строки?

Страницы милые я разверну.

* См. А.Пушкин.

1915

В концерте

Он пальцы свел, как бы сгребая

Все звуки, - и оркестр затих.

Взмахнул, и полночь голубая

Спустилась вновь на нас двоих.

И снова близость чудной бури

В взволнованном кипеньи струн,

И снова молнии в лазури,

И рыщет по сердцу бурун.

Он в сонные ворвался бездны

И тьму родимую исторг.

О, этот дивный, бесполезный,

Опустошительный восторг!..

К твоим рукам чужим и милым

В смятеньи льнет моя рука,

Плывет певучая по жилам

Тысячелетняя тоска.

Я вновь создам и вновь разрушу,

И ты - один, и я - одна...

Смычки высасывают душу

До самого глухого дна.

1916

* * *

В крови и в рифмах недостача.

Уж мы не фыркаем, не скачем,

Не ржём и глазом не косим, –

Мы примирились с миром сим.

С годами стали мы послушней.

Мы грезим о тепле конюшни,

И, позабыв безумства все,

Мы только помним об овсе...

Плетись, плетись, мой мирный мерин!

Твой шаг тяжёл, твой шаг размерен,

И огнь в глазах твоих погас,

Отяжелелый мой Пегас!

6 октября 1931

В начале пятая глава...

В начале пятая глава

(А их как будто бы сто двадцать!) -

Уж обрываются слова,

Уже им некуда деваться

От рока, от себя самих,

От обступившего молчанья, -

И немота и встреча их

Уж без пяти минут свиданье!

А после - ночь... И оба врозь,

И оба мечутся, тоскуя,

И сердце прожжено насквозь

Ожогом первым поцелуя...

О, друг мой! Вот закладка где,

Вот до чего я дочитала

(Проворна я, к своей беде!) -

Не начинать же мне сначала!

Опять о том, как пили чай,

Как чинно восседали рядом,

Как обменялись невзначай

Каким-то сумасшедшим взглядом...

Давайте же читать вдвоем

Роман «отменно длинный-длинный».

Хотите, вместе мы начнем?

Но только прямо со средины!

1932

* * *

В полночь рыть выходят клады,

Я иду средь бела дня,

Я к душе твоей не крадусь, –

Слышишь издали меня.

Вор идет с отмычкой, с ломом,

Я же, друг, – не утаю –

Я не с ломом, я со словом

Вышла по душу твою.

Все замки и скрепы рушит

Дивная разрыв-трава:

Из души и прямо в душу

Обращённые слова.

26 января 1926

В синеватой толще льда...

В синеватой толще льда

Люди прорубили прорубь:

Рыбам и рыбешкам - продух,

Водочерпиям - вода,

Выход - путнице усталой,

Если напоследок стало

С жизнью ей не по пути, -

Если некуда идти!

26 октября 1931

В те дни младенческим напевом...

В те дни младенческим напевом

Звучали первые слова,

Как гром весенний, юным гневом

Гремел над миром Егова,

И тень бросать учились кедры,

И Ева - лишь успела пасть,

И семенем кипели недра,

И мир был - Бог, и Бог - был страсть.

Своею ревностью измаял,

Огнем вливался прямо в кровь...

Ужель ты выпил всю, Израиль,

Господню первую любовь?

3 июня 1921

В толпе

Ты вошла, как входили тысячи,

Но дохнуло огнем из дверей,

И открылось мне: тот же высечен

Вещий знак на руке твоей.

Да, я знаю, - кольцо Венерино

И твою отмечает ладонь:

Слишком поступь твоя размеренна,

Взгляда слишком померк огонь,

И под пудрой лицо заплакано,

На губах, под румянами, кровь, -

Да, сестра моя, да, вот так она

Зацеловывает - любовь!

1922

В форточку

Коленями - на жесткий подоконник,

И в форточку - раскрытый, рыбий рот!

Вздохнуть... вздохнуть...

Так тянет кислород,

Из серого мешка, еще живой покойник,

И сердце в нем стучит: пора, пора!

И небо давит землю грузным сводом,

И ночь белесоватая сера,

Как серая подушка с кислородом...

Но я не умираю. Я еще

Упорствую. Я думаю. И снова

Над жизнию моею горячо

Колдует требовательное слово.

И, высунувши в форточку лицо,

Я вверх гляжу - на звездное убранство,

На рыжее вокруг луны кольцо -

И говорю - так, никому, в пространство:

- Как в бане испаренья грязных тел,

Над миром испаренья темных мыслей,

Гниющих тайн, непоправимых дел

Такой проклятой духотой нависли,

Что, даже настежь распахнув окно,

Дышать душе отчаявшейся - нечем!..

Не странно ли? Мы все болезни лечим:

Саркому, и склероз, и старость... Но

На свете нет еще таких лечебниц,

Где лечатся от стрептококков зла...

Вот так бы, на коленях, поползла

По выбоинам мостовой, по щебню

Глухих дорог. - Куда? Бог весть, куда! -

В какой-нибудь дремучий скит забытый,

Чтобы молить прощенья и защиты -

И выплакать, и вымолить... Когда б

Я знала, где они, - заступники, Зосимы,

И не угас ли свет неугасимый?..

Светает. В сумраке оголены

И так задумчивы дома. И скупо

Над крышами поблескивает купол

И крест Неопалимой Купины...

А где-нибудь на западе, в Париже,

В Турине, Гамбурге - не все ль равно? -

Вот так же высунувшись в душное окно,

Дыша такой же ядовитой жижей

И силясь из последних сил вздохнуть, -

Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь -

Не белый, и не красный, и не черный,

Не гражданин, а просто человек,

Как я, быть может, слишком непроворно

И грустно доживающий свой век.

Февраль 1928

* * *

В этот вечер нам было лет по сто.

Темно и не видно, что плачу.

Нас везли по Кузнецкому мосту,

И чмокал извозчик на клячу.

Было все так убийственно просто:

Истерика автомобилей;

Вдоль домов непомерного роста

На вывесках глупость фамилий;

В вашем сердце пустынность погоста;

Рука на моей, но чужая,

И извозчик, кричащий на остов,

Уныло кнутом угрожая.

1915

* * *

Вал морской отхлынет и прихлынет,

А река уплывает навеки.

Вот за что, только молодость минет,

Мы так любим печальные реки.

Страшный сон навязчиво мне снится:

Я иду. Путь уводит к безлюдью.

Пролетела полночная птица

И забилась под левою грудью.

Пусть меня положат здесь на отмель

Умирать, вспоминая часами

Обо всем, что Господь у нас отнял,

И о том, что мы отняли сами.

Вам со стороны виднее ...

Вам со стороны виднее -

Как мне быть, что делать с ней,

С той, по ком я пламенею,

С той, при ком я леденею,

С ...еевой моей?

Ееее, ееее, -

Как поют четыре Е!

Каждое из них лелею

И от каждого хмелею, -

Не житьё, а житие!

Слышу музыку во сне я:

«Ееее», стонет стих.

Водяница! Лорелея!

О, как сладко я болею

Прозеленью глаз твоих!

Март 1932

Ведь ты не добрая, не злая...

Ведь ты не добрая, не злая,

Ведь ты, как сухостой, суха, -

Зачем несу тебе, не знаю,

Я семизвездие стиха.

Мою Медведицу Большую

Кому я в руки отдаю!

Ни одесную, ни ошюю

Не быть тебе вовек в раю.

Не холодна ты, а прохладна,

Не горяча ты, а тепла.

Зачем же ты волной громадной

В воображеньи протекла!..

Но не пойми меня превратно:

Ни проклиная, ни скорбя,

Я не беру даров обратно, -

Что ж делать! Я люблю тебя!

13 марта

* * *

Ведь я пою о той весне,

Которой в яви – нет,

Но, как лунатик, ты во сне

Идёшь на тихий свет.

И музыка скупая слов

Уже не только стих,

А перекличка наших снов

И тайн – моих, твоих...

И вот сквозит перед тобой

Сквозь ледяной хрусталь

Пустыни лунно-голубой

Мерцающая даль.

18 февраля 1926

Ветер из Виоголосы!...

Ветер из Виоголосы!

О, мой друг седоволосый,

Настежь распахни окно -

Пусть седые пряди треплет,

Пусть взыграет в сердце трепет,

Пусть согреется оно!

Жаркая Виоголоса!

Жители там ходят босы

И без чопорных одежд.

Губы женщин там алее,

Да и кто там не лелеял

Самых пламенных надежд!

Щедрая Виоголоса!

Там целуются без спроса,

Там у женщин нрав таков,

Что, целуя их, смеешься,

Что, целуя, не наткнешься

Ты на частокол зубов!

24 февраля

Ветер ярый, ветер гневный...

Ветер ярый, ветер гневный,

Рвущий в море паруса,

Я твои в струне напевной

Вызываю голоса.

Сердцу скучно быть спокойным, -

Застучи в моей крови,

Словно посвистом разбойным

Злые силы созови.

Разорви сознанья привязь,

Всем страстям открой пути.

Своевольем осчастливясь,

Время к бездне подойти.

Ветер ярый, ветер гневный,

Рвущий в море паруса,

Разбуди в струне напевной

Ветровые голоса!

1915

* * *

Видно, здесь не все мы люди–грешники,

Что такая тишина стоит над нами.

Голуби, незваные приспешники

Виноградаря, кружатся над лозами.

Всех накрыла голубая скиния!

Чтоб никто на свете бесприютным не был,

Опустилось ласковое, синее,

Над садами вечереющее небо.

Детские шаги шуршат по гравию,

Ветерок морской вуаль колышет вдовью.

К нашему великому бесславию,

Видно, Господи, снисходишь ты с любовью.

Вижу: ты выходишь из трамвая ...

Вижу: ты выходишь из трамвая -

вся любимая,

Ветер веет, сердцу навевая -

вся любимая!

Взгляда от тебя не отрываю -

вся любимая!

И откуда ты взялась такая -

вся любимая?

Ты - орлица с ледников Кавказа, -

где и в зной зима,

Ты, неся сладчайшую заразу, -

не больна сама,

Ты, любовнику туманя разум, -

не сойдешь с ума,

Все пять чувств ты опьяняешь сразу, -

вся любимая!

Апрель 1932

Возвращение

Не копьем смертельным, - нетленной розой

Я вооруженная вышла в битву.

Древле по-иному моя праматерь

Шла на Ахилла.

Тот же он в убийственном ратоборстве, -

Ненавистлив сердцем, а я тоскую:

Ненависти древней до этой жизни

Не донесла я...

Тихо возвращается с поля брани

И клянет воительниц злую долю,

Руки прижимает к груди, - и плачет

Пенфесилея.

1922

* * *

Вокруг – ночной пустыней – сцена.

Из люков духи поднялись,

И холодок шевелит стены

Животрепещущих кулис.

Окончен ли или не начат

Спектакль? Безлюден чёрный зал,

И лишь смычок во мраке плачет

О том, чего недосказал.

Я невпопад на сцену вышла

И чувствую, что невпопад

Какой-то стих уныло-пышный

Уста усталые твердят.

Как в тесном платье, душно в плоти, –

И вдруг, прохладою дыша,

Мне кто-то шепчет: «Сбрось лохмотья,

Освобождённая душа!»

1 марта 1926

* * *

Ворвался в моё безлюдье,

Двери высадил ногой.

Победителя не судят,

Своевольник молодой!

Что ж, садись и разглагольствуй,

Будь как дома – пей и ешь,

Юное самодовольство

Нынче досыта потешь.

Опыт мой хотя и долог, –

Этот вид мне не знаком,

И любуюсь, как зоолог

Новоявленным зверьком.

Восход в дыму, и тусклый закат в дыму...

Восход в дыму, и тусклый закат в дыму,

И тихо так, как будто покойник в дому,

И люди бродят, шепотом говорят:

Леса горят, ох, где-то леса горят!..

И ночь пришла, дремуча, как бред, душна.

В горящих джунглях накрик кричит душа,

В горящих джунглях ревмя ревет зверье,

В горящих джунглях сердце горит мое...

О, в эту ночь, в последнюю на земле,

Покуда жар еще не остыл в золе,

Запекшимся ртом, всей жаждой к тебе припасть,

Моя седая, моя роковая страсть!

8- 9 августа 1932

Вот дом ее. Смущается влюбленный...

Вот дом ее. Смущается влюбленный,

Завидя этот величавый гроб. -

Здесь к ледяному мрамору колонны

Она безумный прижимает лоб,

И прочь идет, заламывая руки.

Струится плащ со скорбного плеча.

Идет она, тоскливо волоча,

За шагом шаг, ярмо любовной муки...

Остановись. Прислушайся. Молчи!

Трагической уподобляясь музе,

- Ты слышишь? - испускает вопль в ночи

Безумная Элеонора Дузе.

1916

* * *

Всё отдалённее, всё тише,

Как погребённая в снегу,

Твой зов беспомощный я слышу,

И отозваться не могу.

Но ты не плачь, но ты не сетуй,

Не отпевай свою любовь.

Не знаю где, мой друг, но где-то

Мы встретимся с тобою вновь.

И в тихий час, когда на землю

Нахлынет сумрак голубой,

Быть может, гостьей иноземной

Приду я побродить с тобой...

И загрущу о жизни здешней,

И вспомнить не смогу без слёз

И этот домик, и скворешню

В умильной проседи берёз.

21 сентября 1926

Все отмычки обломали воры...

Все отмычки обломали воры,

А замок поскрипывал едва.

Но такого, видно, нет запора,

Что не разомкнет разрыв-трава.

1916

Всю меня обвил воспоминаний хмель...

Всю меня обвил воспоминаний хмель,

Говорю, от счастия слабея:

«Лесбос! Песнопенья колыбель

На последней пристани Орфея!»

Дивной жадностью душа была жадна,

Музам не давали мы досуга.

В том краю была я не одна,

О, великолепная подруга!

Под рукой моей, окрепшей не вполне,

Ты прощала лиры звук неполный,

Ты, чье имя томное во мне,

Как луна, притягивает волны.

1922

Вчера ты в этой жизни жил...

Вчера ты в этой жизни жил,

Был на меня твой взгляд приподнят, -

И вот, сам дьявол услужил,

Тебя являя мне сегодня:

В сафьянный вклеен переплет,

Ты на листе старинной книги.

Бровей все так же крут разлет,

Все так же лба покоен выгиб.

И лиходумных глаз мягка

Монашеская поволока,

И та же алчность и тоска -

Твой рот, прорезанный жестоко.

Лишь милой вольностью одежд

Век отдаленный обозначен, -

Ревнивый, тощий смокинг где ж?

Докучно стан твой им не схвачен.

Груди не очертил жилет

Самодовольным полукругом, -

На тьме волос твоих берет,

Плаща зыбится ткань упруго.

И складка каждая вольна -

Здесь широка, там снова уже -

Атласа темная волна

У шеи тает в пене кружев...

В безмерный час тоски земной

О смерти, об иной отчизне,

Открыто дерзко предо мной

Свидетельство нетленной жизни.

1915

Вызов

Сердце на лад сладострастный не строю,

Томную лиру разбила в щепья, -

Время мне петь роковую Трою,

Битвы смертельной великолепье.

Был и пребудешь навек иноверцем

(Бог твой мужской злых Эриний злее!),

И суждено с обагренным сердцем

Падать в сраженья Пенфесилее.

Друг перед другом мы снова предстали.

Тупо копье твое? Меч не звонок?

Иль не почетна на бранной стали

Неукротимая кровь амазонок?

1922

Выпросить бы у смерти...

Выпросить бы у смерти

Годик, другой.

Только нет, не успеть мне

Надышаться тобой.

И доживу хоть до ста,

Моя напасть,

Не налюбуюсь досыта,

Не нацелуюсь всласть.

Вот и гляжу и таю,

Любовь моя,

Видно, уж ты такая

Ненаглядная!

21 августа 1932

Высокая волна тебя несет...

Высокая волна тебя несет.

Как будто и не спишь - а снится...

И все - хрустальное, и хрупкое... И все

Слегка струится.

О как высок над головой зенит!

Как в дни блаженные, дни райские, дни оны.

И воздух так прозрачен, что звенит

Стеклянным звоном.

И в эти светы, отсветы, свеченья,

И в эти звоны звуковых течений

Ты проплываешь, обворожена,

Сама уже - и свет - и звук - и тишина.

Март 1929

* * *

Выставляет месяц рожки острые.

Вечереет на сердце твоем.

На каком–то позабытом острове

Очарованные мы вдвоем.

И плывут, плывут полями синими

Отцветающие облака...

Опахало с перьями павлиньими

Чуть колышет смуглая рука.

К голове моей ты клонишь голову,

Чтоб нам думать думою одной,

И нежней вокруг воркуют голуби,

Колыбеля томный твой покой.

Гадание

Я - червонная дама. Другие, все три,

Против меня заключают тайный союз.

Над девяткой, любовною картой, - смотри:

Книзу лежит острием пиковый туз,

Занесенный над сердцем колючий кинжал.

Видишь: в руках королей чуждых - жезлы,

Лишь червонный один меч в руке своей сжал,

Злобно глядит, - у других взгляды не злы...

Будет любовь поединком двух воль.

Кто же он, кто же он, грозный король?

Ни друзей, ни веселий, ни встреч, ни дорог! -

Словно оборвана нить прежней судьбы,

И не свадебный хор стережет мой порог, -

Брачной постелью в ту ночь будут гробы.

От всего, что любимо, меня отделя,

Черные, видишь, легли карты кругом.

Мысли, черные мысли - гонцы короля:

Близок приход роковой в светлый мой дом...

Будет любовь поединком двух воль.

Кто же он, кто же он, грозный король?

Ноябрь 1915

Газэлы

Утишительница боли — твоя рука,

Белотелый цвет магнолий — твоя рука.

Зимним полднем постучалась ко мне любовь,

И держала мех соболий твоя рука.

Ах, как бабочка, на стебле руки моей

Погостила миг — не боле — твоя рука!

Но зажгла, что притушили враги и я,

И чего не побороли, твоя рука:

Всю неистовую нежность зажгла во мне,

О, царица своеволий, твоя рука!

Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:

Сердце это не твое ли!) — твоя рука.

1915

Где его стрелы, - спроси у стрелка своего, о богиня!...

«Где его стрелы, - спроси у стрелка своего, о богиня!

Пуст Купидонов колчан: все они в сердце моем!

Он не сберег ни одной для надменной моей Гермионы, -

Тщетно у милых колен слезы любовные лью.

Хищников лютых Орфей укрощает своим песнопеньем, -

Женское сердце, клянусь, сердца звериного злей:

Тщетно кифара моя ей поет самым сладостным звуком...

Непобедимую как мне победить? Научи...»

- Вспомни: дождем золотым Громовержец сошел на Данаю...

Все я сказала тебе. Если понятлив, поймешь.

1922

Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?...

Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?

По небу ль, по морю ль тебя я везу,

Моя дорогая?

Отлив. Мы плывем, но не слышно весла,

Как будто от берега нас отнесла

Лазурь, отбегая.

Был час. - Или не был? - В часовенке гроб,

Спокойствием облагороженный лоб, -

Как странно далек он!

Засыпало память осенней листвой...

О радости ветер лепечет и твой

Развеянный локон.

Февраль 1915

Гибели не призывай: нелюбезна богам безнадежность...

Гибели не призывай: нелюбезна богам безнадежность.

Юноша мой! Встрепенись. Мудрой Венере внемли. -

Друга милее иным несговорчивым девам - подруга.

Женской рукой отопрешь то, что закрыто тебе.

Поясом тесным стяни - гордость мужа - могучие чресла,

Змеиным запястьем завей выпуклость славную мышц.

Долго б Ахилл пребывал между дев Ионийских не узнан,

Если б при виде копья в нем не проснулся герой.

Да не зажжется твой взор при знакомом воинственном кличе, -

Только приметой одной выдать себя не страшись:

Перед суровой твоей не утаивай томного вздоха, -

Не на мужские сердца стрелы ей точит Эрот.

1922

Глаза распахнуты, и стиснут рот...

Глаза распахнуты, и стиснут рот.

И хочется мне крикнуть грубо:

О, бестолковая! Наоборот, -

Закрой, закрой глаза, открой мне губы!

Вот так, мучительница... Наконец!..

Не будем торопиться всуе.

Пускай спешит неопытный юнец, -

Люблю я пятилетку в поцелуе!

1932

* * *

Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера.

Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.

Дни — как сны. Дни — как сны.

                     Безотчетному мысли покорней.

Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной

                                Господней вдвоем.

К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась

                                 в сердце моем,—

И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих

                                           корни?

И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец,

И не сон — состязание воль?— Всех венчает единый

                                             венец:

Надо всем, что живет, океан расстилается горний.

1912–1915

* * *

Гони стихи ночные прочь,

Не надо недоносков духа:

Ведь их воспринимает ночь,

А ночь – плохая повитуха.

Безумец! Если ты и впрямь

Высокого возжаждал пенья,

Превозмоги, переупрямь

Своё минутное кипенье.

Пойми: ночная трескотня

Не станет музыкой, покуда

По строкам не пройдет остуда

Всеобнажающего дня.

3 ноября 1931

* * *

Господи! Я не довольно ль жила?

Берег обрывист. Вода тяжела.

Стынут свинцовые отсветы.

Господи!..

Полночь над городом пробило.

Ночь ненастлива.

Светлы глаза его добела,

Как у ястреба...

Тело хмельно, но душа не хмельна,

Хоть и немало хмельного вина

Было со многими роспито...

Господи!..

Ярость дразню в нем насмешкою,

Гибель кличу я,—

Что ж не когтит он, что мешкает

Над добычею?

Да, ты жадна, глухонемая...

Да, ты жадна, глухонемая,

Жадна, Адамово ребро!

Зачем берешь, не принимая,

Тебе ненужное добро?

К чему тебе хозяйство это -

Гремучая игра стихий,

Сердцебиение поэта,

Его косматые стихи?

Мы - дикари, мы - людоеды.

Смотри же, помни: еду, еду..

Эх, «еду, еду, не свищу,

А как наеду, не спущу»!

24 марта 1932

* * *

Да, я одна. В час расставанья

Сиротство ты душе предрек.

Одна, как в первый день созданья

Во всей вселенной человек!

Но, что сулил ты в гневе суетном,

То суждено не мне одной, –

Не о сиротстве ль повествует нам

Признанья тех, кто чист душой.

И в том нет высшего, нет лучшего,

Кто раз, хотя бы раз, скорбя,

Не вздрогнул бы от строчки Тютчева*:

«Другому как понять тебя?»

* См. Ф.Тютчев.

* * *

Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!..

Наперекор небесным промфинпланам,

Для нас среди зимы вернулся май

И зацвела зеленая поляна,

Где яблоня над нами вся в цвету

Душистые клонила опахала,

И где земля, как ты, благоухала,

И бабочки любились налету...

Мы на год старше, но не все ль равно,—

Старее на год старое вино,

Еще вкусней познаний зрелых яства...

Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй!

Ноябрь 1932

* * *

Девочкой маленькой

ты мне предстала неловкою.

Сафо

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» —

Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!

Ночью задумалась я над курчавой головкою,

Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя,—

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,

Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком...

В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:

Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком,—

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Но под ударом любви ты — что золото ковкое!

Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,

Где словно смерть провела снеговою пуховкою...

Благодарю и за то, сладостная, что в те дни

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Февраль 1915

Дирижер (Высокий, высокий, ...)

Высокий, высокий, высокий

Затих снизу доверху зал.

Он палочку только приподнял,

И музыке быть приказал, -

И тотчас за струнной решеткой,

На зов чародейный спеша,

Взметнулась, рванулась, забилась

Плененная в скрипке душа.

И голубь, в дупле заточенный,

Прервал свой насильственный сон, -

И влажная жалоба флейты

Влилась в закипающий стон.

И тягостно, всеми стволами,

Орган среброствольный дохнул,

И тесные стены и купол

Раздвинул торжественный гул, -

И мир переполнился тьмою.

В котлах закипела смола,

И не было неба, но все же

Я кверху глаза подняла.

Под куполом окна синели,

И день был так просто певуч,

И рупором прямо к оркестру

Спускался серебряный луч...

Я знаю, я знаю, зачем он,

Кто внемлет в надземной дали

Сквозь эту трубу световую

Тоске окаянной земли!..

1926

Дирижер (У Гофмана такие ...)

У Гофмана такие маги:

Он был вертляв и невысок,

Он был, как черный завиток,

К нам с нотной спрыгнувший бумаги.

Взмахнул, - и горлицы душа

Затосковала в тесной флейте,

Кивнул он струнам: «Ветры, вейте», -

И вот Эол в них задышал.

Как крылья, две его руки,

Взлетев, над нами тьму простерли,

И зазвенело в медном горле

Рыданье древнее тоски.

И вот, отрывисто и сухо,

Мелькнула палочка, и ввысь

Из плена струнного взвились

Им расколдованные духи, -

И темноогненный прибой

В тот миг заклокотал в оркестре,

И дивный ужас нас посестрил

На веки вечные с тобой!

1922

До Родиона - ледолома...

До Родиона - ледолома,

За тринадцать дней вперед,

Дрогнуло речное лоно,

Затрещал упрямый лед.

Не ходила я на реку,

Только по примете некой

Знала я наверняка,

Что вот-вот пойдет река,

Что сквозь лед тепло струится

И под теплые струи

Подставляет водяница

Бедра стройные свои,

Что природа в непокое,

Что хмельно ее вино, -

Что сейчас пойдет такое,

От чего в глазах темно!

20 апреля 1932

Должно быть, голос мой бездушен...

Должно быть, голос мой бездушен

И речь умильная пуста.

Сонет дописан, вальс дослушан

И доцелованы уста.

На книгу облетает астра,

В окне заледенела даль.

Передо мной: «L"Abesse de Castro»,

Холодно-пламенный Стендаль.

Устам приятно быть ничьими,

Мне мил пустынный мой порог...

Зачем приходишь ты, чье имя

Несет мне ветры всех дорог?

3 сентября 1915

Дом мой в снежном саване...

Дом мой в снежном саване.

Ледяной покой...

Прыгает душа во мне

С радости какой?

Может быть, обещано

- Разве знаем мы? -

Птице Благовещенье

Посередь зимы,

Что без слез мне музыки

Не перенести

И от пальцев узеньких

Глаз не отвести?

1922

Дремлет старая сосна...

Дремлет старая сосна

И шумит со сна.

Я, к шершавому стволу

Прислонясь, стою.

- Сосенка-ровесница,

Передай мне силу!

Я не девять месяцев, -

Сорок лет носила,

Сорок лет вынашивала,

Сорок лет выпрашивала,

Вымолила, выпросила,

Выносила

Душу.

28-29 января 1926

Екатерине Гельцер

И вот она! Театр безмолвнее

Невольника перед царем.

И палочка взвилась, как молния,

И вновь оркестра грянул гром.

Лучи ль над ней свой блеск умножили,

Иль от нее исходит день?

И отрок рядом с ней - не то же ли,

Что солнцем брошенная тень?

Его непостоянством мучая,

Носок вонзает в пол, и вдруг,

Как циркулем, ногой летучею

Вокруг себя обводит круг.

И, следом за мгновенным роздыхом,

Пока вскипает страсть в смычках,

Она как бы вспененным воздухом

Взлетает на его руках...

Так встарь другая легконогая -

Прабабка «русских Терпсихор» -

Сердца взыскательные трогая,

Поэта зажигала взор.

У щеголей не те же чувства ли,

Но разочарованья нет:

На сцену наведен без устали

Онегина «двойной лорнет».

26 октября 1915

Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут...

Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,

Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим,

Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут,

И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим,

Если в пустыню сады преобразила утрата, -

Пальцем рассеянным все ж лирные струны задень:

В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата:

«Все же промчится скорей песней обманутый день».

1912

Еще не дух, почти не плоть...

Еще не дух, почти не плоть,

Так часто мне не надо хлеба,

И мнится: палец уколоть, -

Не кровь, а капнет капля неба.

Но есть часы: стакан налью

Вином до края - и не полон,

И хлеб мой добела солю,

А он губам моим не солон.

И душные мне шепчут сны,

Что я еще от тела буду,

Как от беременной жены,

Терпеть причуду за причудой.

О, темный, темный, темный путь,

Зачем так темен ты и долог?

О, приоткрывшийся чуть-чуть,

Чтоб снова запахнуться, полог!

Себя до Бога донести,

Чтоб снова в ночь упасть, как камень,

И ждать, покуда до кости

Тебя прожжет ленивый пламень!

1922

Жизнь моя! Ломоть мой пресный...

Жизнь моя! Ломоть мой пресный,

Бесчудесный подвиг мой!

Вот я - с телом бестелесным,

С Музою глухонемой...

Стоило ли столько зерен

Огненных перемолоть,

Чтобы так убого-черен

Стал насущный мой ломоть?

Господи! Какое счастье

Душу загубить свою,

Променять вино причастья

На Кастальскую струю!

1926

Жила я долго, вольность возлюбя...

Жила я долго, вольность возлюбя,

О Боге думая не больше птицы,

Лишь для полета правя свой полет...

И вспомнил обо мне Господь, - и вот

Душа во мне взметнулась, как зарница,

Все озарилось. - Я нашла тебя,

Чтоб умереть в тебе и вновь родиться

Для дней иных и для иных высот.

1924

Жить, даже от себя тая...

Жить, даже от себя тая,

Что я измучена, что я

Тобой, как музыкой, томима!

Жить невпопад и как-то мимо,

Но сгоряча, во весь опор,

Наперерез, наперекор, -

И так, на всем ходу, с разбегу

Сорваться прямо в смерть, как в негу!.

24 марта 1932

Журавли потянули к югу...

Журавли потянули к югу.

В дальний путь я ухожу.

Где я встречу ее, подругу,

Роковую госпожу?

В шумном шелке ли, в звонких латах?

В кэбе, в блеске ль колесниц?

Под разлетом бровей крылатых

Где ты, ночь ее ресниц?

Иль полунощные бульвары

Топчет злой ее каблук?

Или спрятался локон ярый

Под монашеский клобук?

Я ищу, подходя к театру,

И в тиши церковных стен -

Не Изольду, не Клеопатру,

Не Манон и не Кармен!

1 августа 1915

За стеклом окна - стекло...

За стеклом окна - стекло

Неба.

Улицу заволокло

Снегом.

Только этот легкий снег-

Не зимний.

И откуда этот снег,

Скажи мне?

Топольный ли это пух

Разметан?..

И взгрустнулось мне, мой друг,

Отчего-то.

Будто летняя метель,

В самом деле,

Мне последнюю постель

Стелет.

30 апреля 1927

* * *

За стеною бормотанье,

Полуночной разговор...

Тихо звуковым сияньем

Наполняется простор.

Это в небо дверь открыли, –

Оттого так мир затих.

Над пустыней тень от крыльев

Невозможно-золотых.

И прозрачная, как воздух,

Едкой свежестью дыша,

Не во мне уже, а возле

Дышишь ты, моя душа.

Миг, – и оборвется привязь,

И взлетишь над мглой полей,

Не страшась и не противясь

Дивной лёгкости своей.

17 сентября 1926

За что мне сие, о Боже мой?...

За что мне сие, о Боже мой?

Свет в моем сердце несветлом!

Ты - как стебелечек, ветром

Целуемый и тревожимый.

Блаженнее безнадежности

В сердце моем не запомню.

Мне, грешной во всем, за что мне

Отчаяние от нежности?

26 февраля 1916

* * *

Забились мы в кресло в сумерки –

я и тоска, сам–друг.

Все мы давно б умерли,

да умереть недосуг.

И жаловаться некому

и не на кого пенять,

что жить –

          некогда,

и бунтовать –

          некогда,

и некогда – умирать,

что человек отчаялся

воду в ступе толочь,

и маятник умаялся

качаться день и ночь.

25 апреля 1927, второй день Пасхи

Забыла тальму я барежевую...

«Забыла тальму я барежевую.

Как жаль!» - сестре писала ты.

Я в тонком почерке выслеживаю

Души неведомой черты.

Ты не умела быть доверчивою:

Закрыты глухо а и о.

Воображением дочерчиваю

Приметы лика твоего.

Была ты тихой, незатейливою,

Как строк твоих несмелый строй.

И все, что в сердце я взлелеиваю,

Тебе б казалось суетой.

Но мне мила мечта заманчивая,

Что ты любила бы меня:

Так нежен завиток, заканчивая

Вот это тоненькое я.

1915

Закат сквозь облако течет туманно-желтый...

Закат сквозь облако течет туманно-желтый,

И розы чайные тебе я принесла.

В календаре опять чернеет знак числа

Того печального, когда от нас ушел ты.

С тех пор луна цвела всего двенадцать раз,

Двенадцать раз она, расцветши, отцветала,

Но сколько милых уст, но сколько милых глаз

С тех пор закрылось здесь, в ночах и днях, устало.

Иду. Бесцелен путь, и мой напрасен шаг,

И на щеках моих так жалко-праздны слезы.

Все минет навсегда. Минутен друг и враг,

Как это облако вдали, как эти розы.

1915

Зеркало держит Эрот перед ней, и в стекле его хрупком...

Зеркало держит Эрот перед ней, и в стекле его хрупком

Вечное золото кос, вечное небо очей.

А на ковре, у колен, у разымчивых этих и сильных,

В руки лицо уронив, скорбная дева сидит.

«Горе мне! Горе мне! Где, где ночей моих гордая хладность?»

- Что с ней? - подруги вокруг шепчут, лукаво смеясь. -

«Только и было, что раз - это под вечер было, у храма -

Мимо идя, на меня ветреник этот взглянул.

Только и было всего... Да еще в состязании лирном...

Слышу, - подруги ко мне: «Твой, Мнаседика, черед».

Вышла, и к струнам едва я певучей рукой прикоснулась,

Как раскалились они: он в этот миг подходил.

Глаз не спуская с меня, затемняемых мраком желанья,

Розу поднес он зачем смуглую к самым губам?

Как я запела? О чем? О, соперница - роза! О, губы!

Сафо нахмурила бровь. Что мне до гнева ее!

О, как, должно быть, жесток этот рот и горячий и влажный...

Разум во мне помути! Дай мне его позабыть!

Жжет меня ложе в ночи. Лишь глаза я закрою, я вижу

Губы и розу, и вновь розу и губы его...

Что же мне делать, скажи, чтобы их, неотвязных, не видеть?»

- Мудрая словом одним ей отвечает: «Целуй».

1922

Злому верить не хочу календарю...

Злому верить не хочу календарю.

Кто-то жуткий,

Что торопишь? Я не подарю

Ни минутки.

Каждый день тебе по одному листку, -

Разве мало?

Ростовщичью ублажать твою тоску

Я устала.

С нотной, чудится мне, спрыгнул ты строки

Черной ноткой,

Вечно складываешь пальчики-крючки

Ты щепоткой, -

Отщипнуть бы, выхватить из жизни день,

Душу вытрясть.

Я твою, пустая, злая дребедень,

Знаю хитрость.

Осень, осень только по календарю!

Кто-то жуткий,

Не обманешь, - я не подарю

Ни минутки.

1912

И вдруг, в полнеба, росчерк молний...

...И вдруг, в полнеба, росчерк молний,

Сверкнула огненная вязь, -

И стала ночь еще огромней,

И музыка оборвалась.

Лежу я, повернувшись на бок,

И чувствую сквозь забытье,

Как в полном мраке брезжит слабо

Сознанье томное мое.

Река течет, но не уносит,

А лишь покачивает челн,

И чей-то голос, плача, просит

И надрывается - о чем?

О чем ты сетуешь и молишь?

Я здесь еще, на берегу.

Не отзываюсь оттого лишь,

Что отозваться не могу.

Пойми же: перед вольной тенью

Уже мерцал певучий рай,

И миг последний воплощенья

Не торопи, не ускоряй...

23 мая 1927

И вот - по мановенью мага...

И вот - по мановенью мага

Воздушный мой распался сад,

И нет тебя, иссякла влага,

И снова в жилах треск цикад.

Прохлада милая! Сибилла!

В руках простертых - пустота...

Так не было того, что было?

Единственная! Ты - не та?

Но нет, нет, тлеет плащ твой вдовий

От искры моего костра,

По духу - по небесной крови -

Сестра!

1922

И вот мне снится сон такой...

И вот мне снится сон такой:

Притон унылого разгула.

Вхожу, - и на меня пахнуло

Духами, потом и тоской.

Беспомощно гляжу окрест,

И мне переглянуться не с кем.

Эстрада тонет в тусклом блеске,

И надрывается оркестр.

Астматик старый - барабан

Устал уже пыхтеть и охать.

В дыму табачном в балаган

Ползет отчаянье и похоть.

Сухой огонь струят смычки

И кровь подогревают рыбью.

Толпу качает мертвой зыбью,

И расширяются зрачки.

Нет горечи и пустоты

Опустошительней и горше!

В басах стальные ходят поршни,

Истомно ноют дисканты.

Под музыку творится дело,

Непостижимое уму:

Ледащий бес девичье тело

Приклеивает к своему.

Вселенной управляет ритм!

Юнец танцует вислоухий,

И зуб брильянтовый горит

В оскале хищном потаскухи...

А за окном заря встает,

Небесный голубеет купол, -

И друг о друга трет фокстрот

Каких-то облинялых кукол.

16 января 1927

И вот расстались у ворот...

И вот расстались у ворот...

Пусть будет как завещано, -

Сегодня птица гнезд не вьет

И девка косу не плетет:

Сегодня Благовещенье.

Сегодня грешникам в аду

Не жарче, чем в Сицилии,

И вот сегодня я иду

У Музы не на поводу, -

Друг друга отпустили мы.

1 апреля 1926

* * *

И вправду, угадать хитро,

Кто твой читатель в мире целом:

Ведь пущенное в даль ядро

Не знает своего прицела.

Ну что же, – в темень, в пустоту.

– А проще: в стол, в заветный ящик –

Лети, мой стих животворящий,

Кем я дышу и в ком расту!

На полпути нам путь пресек

Жестокий век. Но мы не ропщем, –

Пусть так! А все-таки, а в общем

Прекрасен этот страшный век!

И пусть ему не до стихов,

И пусть не до имён и отчеств,

Не до отдельных одиночеств, –

Он месит месиво веков!

29 октября 1931

* * *

С. И. Чацкиной

И всем–то нам врозь идти:

этим – на люди, тем – в безлюдье.

Но будет нам по пути,

когда умирать будем.

Взойдет над пустыней звезда,

и небо подымется выше, –

и сколько песен тогда

мы словно впервые услышим!

27 октября 1926

* * *

Памяти А. К. Герцык

Играй, Адель,

Не знай печали.

Пушкин

И голос окликнул тебя среди ночи,

и кто–то, как в детстве, качнул колыбель.

Закрылись глаза. Распахнулись очи.

Играй, Адель! Играй, Адель!

   Играй, Адель! Не знай печали,

   играй, Адель, – ты видишь сны,

   какими грезила в начале

   своей младенческой весны.

   Ты видишь, как луна по волнам

   мерцающий волочит шарф,

   ты слышишь, как вздыхает полночь,

   касаясь струн воздушных арф.

   И небо – словно полный невод,

   где блещет рыбья чешуя,

   и на жемчужных талях с неба

   к тебе спускается ладья...

И ты на корму, как лунатик, проходишь,

и тихо ладьи накреняется край,

и медленно взором пустынным обводишь

во всю ширину развернувшийся рай...

Играй, Адель! Играй, играй...

21 ноября 1927

* * *

И отшумит тот шум и отгрохочет грохот,

которым бредишь ты во сне и наяву,

и бредовые выкрики заглохнут, –

и ты почувствуешь, что я тебя зову.

И будет тишина и сумрак синий...

И встрепенешься ты, тоскуя и скорбя,

и вдруг поймешь, поймешь, что ты

                  блуждал в пустыне

за сотни верст от самого себя!

13 апреля 1927

* * *

И распахнулся занавес,

И я смотрю, смотрю

На первый снег, на заново

Расцветшую зарю,

На розовое облако,

На голубую тень,

На этот, в новом облике

Похорошевший день...

Стеклянным колокольчиком

Звенит лесная тишь, –

И ты в лесу игольчатом

Притихшая стоишь.

12 мая 1926

И так же кичились они...

И так же кичились они,

И башню надменную вздыбили, -

На Господа поднятый меч.

И вновь вавилонские дни,

И вот она, вестница гибели, -

Растленная русская речь!

О, этот кощунственный звук,

Лелеемый ныне и множимый,

О, это дыхание тьмы!

Канун неминуемых мук!

Иль надо нам гибели, Боже мой,

Что даже не молимся мы?

1916

Играют гусли-самогуды...

Играют гусли-самогуды,

Летает коврик-самолет,

Когда - нечаянное чудо! -

Бог весть за что, Бог весть откуда

На душу музыкой дохнет.

Блаженно руки простирая,

Внимает, обворожена,

И мир - от края и до края -

Такая влажная, такая

Венецианская тишина!

1922

* * *

Из последнего одиночества

прощальной мольбой, – не пророчеством

окликаю вас, отроки–други:

одна лишь для поэта заповедь

на востоке и на западе,

на севере и на юге –

не бить

    челом

       веку своему,

Но быть

    челом века

         своего, –

быть человеком.

8 февраля 1927

* * *

Измучен, до смерти замотан,

Но весь – огонь, но весь – стихи, –

И вот у ног твоих он, вот он,

Косматый выкормыш стихий!

Его как голубка голубишь,

Подёргиваешь за вихор,

И чудится тебе: ты любишь,

Как не любила до сих пор.

Как взгляд твой пристален и долог!

Но ты глазам своим не верь,

И помни: ни один зоолог

Не знает, что это за зверь.

Май 1932

Испепелится сердце...

Испепелится сердце,

Из пепла встанет дух.

Молюсь всем страстотерпцам,

Чтоб пламень не потух.

Свирепствуй в черной чаще,

Огонь - моя метель, -

Доколе дух обрящет

В костре огнекипящем

Крестильную купель!

1922

К нам долетит ли бранный огонь?...

К нам долетит ли бранный огонь?

Крылаты лихие дела! -

Ржет конь,

Яростный конь,

Грозный конь,

Грызет удила.

Тучей закрыли призрачный луч,

С поморья нагрянув, ветра, -

Тьма туч,

Скопище туч,

Пляска туч

Над градом Петра.

В дни грозовые слышится вновь

Знакомый раскатистый скок.

Взвел бровь,

Тяжкую бровь,

Злую бровь

Державный Ездок.

1915

К чему узор расцвечивать пестро?...

К чему узор расцвечивать пестро?

Нет упоения сильней, чем в ритме.

Два такта перед бурным болеро

Пускай оркестр гремучий повторит мне.

Не поцелуй - предпоцелуйный миг,

Не музыка, а то, что перед нею, -

Яд предвкушений в кровь мою проник,

И загораюсь я и леденею.

1912

* * *

Каждый вечер я молю

Бога, чтобы ты мне снилась:

До того я полюбилась,

Что уж больше не люблю.

Каждый день себя вожу

Мимо опустелых комнат,—

Память сонную бужу,

Но она тебя не помнит...

И упрямо, вновь и вновь,

Я твое губами злыми

Тихо повторяю имя,

Чтобы пробудить любовь...

1919

Каин

«Приобрела я человека от Господа»,

И первой улыбкой матери

На первого в мире первенца

Улыбнулась Ева.

«Отчего же поникло лицо твое?»

— Как жертва пылает братнина!—

И жарче той жертвы–соперницы

Запылала ревность.

Вот он, первый любовник, и проклят он,

Но разве не Каину сказано:

«Тому, кто убьет тебя, всемеро

Отмстится за это»?

Усладительней лирного рокота

Эта речь. Ее сердце празднует.

Каин, праотец нашего племени

Безумцев — поэтов!

* * *

Как в истерике, рука по гитаре

Заметалась, забилась, – и вот

О прославленном, дедовском Яре

Снова голос роковой поёт.

Выкрик пламенный, – и хору кивнула,

И поющий взревел полукруг,

И опять эта муза разгула

Сонно смотрит на своих подруг.

В чёрном чёрная, и белы лишь зубы,

Да в руке чуть дрожащий платок,

Да за поясом воткнутый, грубый,

Слишком пышный, неживой цветок.

Те отвыкнуть от кочевий успели

В ресторанном тепле и светле.

Тех крестили в крестильной купели,

Эту – в адском смоляном котле!

За неё лишь в этом бешеном сброде,

Задивившись на хищный оскал,

Забывая о близком походе.

Поднимает офицер бокал.

* * *

Как воздух прян,

Как месяц бледен!

О, госпожа моя,

Моя Судьба!

Из кельи прямо

На шабаш ведьм

Влечешь, упрямая,

Меня, Судьба.

Хвостатый скачет

Под гул разгула

И мерзким именем

Зовет меня.

Чей голос плачет?

Чья тень мелькнула?

Останови меня,

Спаси меня!

Как встарь, смешение наречий...

Как встарь, смешение наречий, -

Библейский возвратился век,

И поднял взгляд нечеловечий

На человека человек.

Гонимы роковою ложью,

Друг в друге разъяряют злость,

И, поминая имя Божье,

В Христову плоть вонзают гвоздь.

По нивам и по горным кряжам

Непостижимый свист ядра...

Что скажете и что мы скажем

На взгляд взыскующий Петра?

26 октября 1915

Как дудочка крысолова...

Как дудочка крысолова,

Как ртуть голубая луны,

Колдует тихое слово,

Скликая тайные сны.

Вполголоса, еле слышно,

Окликаю душу твою,

Чтобы встала она и вышла

Побродить со мною в раю.

Над озером реют птицы,

И вода ясна, как слеза...

Подымает душа ресницы -

И смотрит во все глаза.

21 марта 1926

Как музыку, люблю твою печаль...

Как музыку, люблю твою печаль,

Улыбку, так похожую на слезы, -

Вот так звенит надтреснутый хрусталь,

Вот так декабрьские благоухают розы.

Сентябрь 1923

* * *

Как неуемный дятел

Долбит упорный ствол,

Одно воспоминанье

Просверливает дух.

Вот все, что я утратил:

Цветами убран стол,

Знакомое дыханье

Напрасно ловит слух.

Усталою походкой

В иное бытие

От доброго и злого

Ты перешел навек.

Твой голос помню кроткий

И каждое мое

Неласковое слово,

Печальный человек.

* * *

Я видел вечер твой. Он был прекрасен.

Тютчев

Как пламень в голубом стекле лампады,

В обворожительном плену прохлады,

Преображенной жизнию дыша,

Задумчиво горит твоя душа.

Но знаю,— оттого твой взгляд так светел,

Что был твой путь страстной — огонь и пепел:

Тем строже ночь, чем ярче был закат.

И не о том ли сердцу говорят

Замедленность твоей усталой речи,

И эти оплывающие плечи,

И эта — Боже, как она легка!—

Почти что невесомая рука.

Как светел сегодня свет!...

Как светел сегодня свет!

Как живы ручьи живые!

Сегодня весна впервые,

И миру нисколько лет!

И этот росток стебля,

Воистину, первороден,

Как в творческий день Господень,

Когда зацвела земля.

Всем птицам, зверям и мне,

Затерянной между ними,

Адам нарекает имя, -

Не женщине, а жене.

Ни святости, ни греха!

Во мне, как во всем, дыханье,

Подземное колыханье

Вскипающего стиха.

Ноябрь 1915

Какой неистовый покойник!...

Какой неистовый покойник!

Как часто ваш пустеет гроб.

В тоскливом ужасе поклонник

Глядит на островерхий лоб.

Я слышу запах подземелий,

Лопат могильных жуткий стук, -

Вот вы вошли. Как на дуэли,

Застегнут наглухо сюртук.

Я слышу - смерть стоит у двери,

Я слышу - призвук в звоне чаш...

Кого вы ищете, Сальери?

Кто среди юных Моцарт ваш?..

Как бы предавшись суесловью,

Люблю на вас навесть рассказ...

Ах, кто не любит вас любовью,

Тот любит ненавистью вас.

1913

Какой-то еле уловимый признак...

Какой-то еле уловимый признак,

Как после обморока мятый холодок, -

И вот уже, прозрачная, как призрак,

Ты вновь переступаешь мой порог.

И сквозь тебя, в распахнутой двери,

Как в занавешенной сквозной завесой раме,

Горит - неизъяснимое словами! -

Сиянье новорожденной зари.

И радуюсь, и тихо плачу я

С какой-то неутешною отрадой...

А там, вдали, стеклянный звон ручья,

И шорох крыл, и райская прохлада.

9 октября 1926

Каролине Павловой

И вновь плывут поля - не видишь ты, не видишь! -

И одуванчик умилительно пушист.

Росинку шевеля, - не видишь ты, не видишь! -

Пошатывается разлатый лист.

И провода поют, - не слышишь ты, не слышишь,

Как провода поют над нивами, и как

Вдали копыта бьют - не слышишь ты, не слышишь! -

И поздний выстрел будит березняк.

Июль у нас, январь, - не помнишь ты, не помнишь:

Тебе столетие не долгосрочной дня.

Так памятлива встарь, - не помнишь ты, не помнишь

Ни вечера, ни ветра, ни меня!

24 сентября 1915

Кипящий звук неторопливых арб...

Кипящий звук неторопливых арб

Просверливает вечер сонно-жаркий.

На сене выжженном, как пестрый скарб,

Лежат медноволосые татарки.

Они везут плоды. На конских лбах

Лазурных бус позвякивают кисти.

Где гуще пурпур - в вишнях ли, в губах?

Что - персик или лица золотистей?

Деревня: тополя в прохладе скал,

Жилища и жаровни запах клейкий.

Зурна заныла, - и блеснул оскал

Татарина в узорной тюбетейке.

7 июля 1915

Когда забормочешь во сне...

Когда забормочешь во сне

И станет твой голос запальчив,

Я возьму тебя тихо за пальчик

И шепну: «Расскажи обо мне, -

Как меня ты, любовь моя, любишь?

Как меня ты, мой голубь, голубишь?»

И двери, закрытой дотоль,

Распахнутся страшные створки,

Сумасшедшей скороговоркой

Затаенная вырвется боль, -

И душа твоя, плача, увидит,

Как безумно она ненавидит.

24 декабря 1919

* * *

Коленями – на жёсткий подоконник,

И в форточку – раскрытый, рыбий рот!

Вздохнуть... вздохнуть...

Так тянет кислород,

Из серого мешка, ещё живой покойник,

И сердце в нем стучит: пора, пора!

И небо давит землю грузным сводом,

И ночь белесоватая сера,

Как серая подушка с кислородом...

Но я не умираю. Я ещё

Упорствую. Я думаю. И снова

Над жизнию моею горячо

Колдует требовательное слово.

И, высунувши в форточку лицо,

Я вверх гляжу – на звёздное убранство,

На рыжее вокруг луны кольцо –

И говорю – так, никому, в пространство:

– Как в бане испаренья грязных тел,

Над миром испаренья тёмных мыслей,

Гниющих тайн, непоправимых дел

Такой проклятой духотой нависли,

Что, даже настежь распахнув окно,

Дышать душе отчаявшейся – нечем!..

Не странно ли? Мы все болезни лечим:

Саркому, и склероз, и старость... Но

На свете нет ещё таких лечебниц,

Где лечатся от стрептококков зла...

Вот так бы, на коленях, поползла

По выбоинам мостовой, по щебню

Глухих дорог. – Куда? Бог весть, куда! –

В какой-нибудь дремучий скит забытый,

Чтобы молить прощенья и защиты –

И выплакать, и вымолить... Когда б

Я знала, где они, – заступники, Зосимы,

И не угас ли свет неугасимый?..

Светает. В сумраке оголены

И так задумчивы дома. И скупо

Над крышами поблескивает купол

И крест Неопалимой Купины...

А где-нибудь на западе, в Париже,

В Турине, Гамбурге – не всё ль равно? –

Вот так же высунувшись в душное окно,

Дыша такой же ядовитой жижей

И силясь из последних сил вздохнуть, –

Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь –

Не белый, и не красный, и не чёрный,

Не гражданин, а просто человек,

Как я, быть может, слишком непроворно

И грустно доживающий свой век.

Февраль 1928

Конус

Стоит он, белый, островерхий,

Как сахарная голова.

И мы карабкаемся кверху

И продвигаемся едва.

Дорога кольцами кружится -

За оборотом оборот.

Душе нетерпеливой снится

Уже сияние ворот.

Но свет слепит глаза, но скользко,

Как в гололедицу, ногам.

Напрасно мы считаем, сколько

Осталось поворотов нам.

Спиралью всходим мы, но падать,

Но падать камнем будем мы.

Ты слышишь, - воронье на падаль

Уже слетается из тьмы?

14 апреля 1926

* * *

Кончается мой день земной.

Встречаю вечер без смятенья,

И прошлое передо мной

Уж не отбрасывает тени –

Той длинной тени, что в своем

Беспомощном косноязычьи,

От всех других теней в отличье,

мы будущим своим зовем.

9 января 1927

Который час? - Безумный - Смотри, смотри...

«Который час?» - Безумный - Смотри, смотри:

Одиннадцать, двенадцать, час, два, три

В мгновенье стрелка весь облетает круг.

Во мне ль, в часах горячечный этот стук?

Он гонит сердце биться скорей, скорей

Скороговоркой бешеною своей...

Ах, знаю, - скоро я замечусь сама,

Как этот маятник, который сошел с ума,

И будет тускло-тускло гореть ночник,

И разведет руками мой часовщик,

И будет сердце биться, хрипя, стеня,

И на груди подпрыгивать простыня...

Где будешь ты в ту полночь? Приди, приди,

Ты, отдыхавшая на моей груди!

1922

Краснеть за посвященный стих...

Краснеть за посвященный стих

И требовать возврата писем, -

Священен дар и независим

От рук кощунственных твоих!

Что возвращать мне? На, лови

Тетрадь исписанной бумаги,

Но не вернуть огня, и влаги,

И ветра ропотов любви!

Не ими ль ночь моя черна,

Пустынен взгляд и нежен голос,

Но знаю ли, который колос

Из твоего взошел зерна?

1922

* * *

Е. К. Герцык

Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью:

Почти не тянется за глиною рука.

Уже не вылепишь ни льва, ни голубка,

Не станет мрамором, что наплывает тенью.

На полуслове – песнь, на полувзмахе – кисть

Вдруг остановишь ты, затем что их – не надо...

Прощай, прощай и ты, прекрасная корысть,

Ты, духа предпоследняя услада!

1923

Кубарь

Теща ль тощая брюзжит,

Веретенце ли жужжит, -

Чуть забрезжится заря,

Черт пускает кубаря.

Ночь и день, день и ночь

Чертова погудка!

Больше мне кружить невмочь

За вертушкой жуткой.

Только что замедлит ход,

Он ее хвостом стегнет:

«Люлю-люшеныси-люли,

Ты юли, юла, юли!..»

Кто-то плачет во сне,

Жалко-жалко-жалко...

Душу выжужжала мне

Шалая жужжалка!

1922

Летят, пылая, облака...

Летят, пылая, облака,

Разрушился небесный город.

Упряма поступь и легка,

Раскинут ветром вольный ворот.

Кто мне промолвил «добрый путь»,

Перекрестил - кто на дорогу?

Пусть не устанут ветры дуть,

От твоего стремить порога.

Былое - груз мой роковой -

Бросаю черту на потребу.

Над бесприютной головой

Пылай, кочующее небо!

31 июля 1915 Святые Горы

Лира

Первая лира, поэт, создана первоприхотью бога:

Из колыбели - на луг, и к черепахе - прыжок;

Панцирь прозрачный ее шаловливый срывает младенец,

Гибкие ветви сама ива склоняет к нему;

Вот изогнулись они над щитом полукружием плавным,

Вот уже струны Гермес сладостные натянул;

С первою лирой в руках он тайком пробирается к гроту,

Прячет игрушку, а сам, новой рассеян игрой,

Вихреподобный полет устремляет к Пиерии дальней,

Где в первозданной тени Музы ведут хоровод, -

В сад Пиерийский, куда ты, десятою музою, Сафо,

Через столетья придешь вечные розы срывать.

1922

* * *

Лишь о чуде взмолиться успела я,

Совершилось,— а мне не верится!..

Голова твоя, как миндальное деревце,

Все в цвету, завитое, белое.

Слишком страшно на сердце и сладостно,

— Разве впрямь воскресают мертвые?

Потемнелое озарилось лицо твое

Нестерпимым сиянием радости.

О, как вечер глубок и таинственен!

Слышу, Господи, слышу, чувствую,—

Отвечаешь мне тишиною стоустою:

«Верь, неверная! Верь,— воистину».

* * *

Жила я долго, вольность возлюбя...

Жила я долго, вольность возлюбя,

О Боге думая не больше птицы,

Лишь для полета правя свой полет...

И вспомнил обо мне Господь,— и вот

Душа во мне взметнулась, как зарница,

Все озарилось.— Я нашла тебя,

Чтоб умереть в тебе и вновь родиться

Для дней иных и для иных высот.

Любила, люблю, буду любить...

«Любила», «люблю», «буду любить».

А глаза-то у гостьи волчьи.

Так дятел дерево глухо долбит

День и ночь, день и ночь неумолчно,

Так падает капля, пока не проест

Гранита, так червь точит душу...

У каждого грешника в мире свой крест,

А мне - эти речи слушать.

- Не кощунствуй, пожалуйста!

Лучше пей, сквернословь.

Не по страсти - по жалости

Узнается любовь.

«Люблю!» - повторяет зубастым ртом,

Повторяет и смотрит в оба.

Так глухо падает первый ком,

Ударяясь о крышку гроба.

Как перед грозою, воздух затих

Такой тишиной нестерпимой...

«Той казнью, которой казнила других,

Сама же ты будешь казнима».

31 марта 1926

Люблю в романе вес пышное и роковое...

Люблю в романе вес пышное и роковое:

Адский смех героинь, напоенный ядом клинок...

А наша повесть о том, что всегда нас - двое,

Что, друг к другу прильнув, я одна и ты одинок.

О, как таинствен герой романтически-тощий,

С томной бледностью щек, с разлетом суровым бровей!

И есть ли тайна скучнее нашей и проще:

Неслиянность души с душою, возлюбленной ей.

1915

* * *

Люблю тебя в твоём просторе я

И в каждой вязкой колее.

Пусть у Европы есть история, –

Но у России: житие.

В то время, как в духовном зодчестве

Пытает Запад блеск ума,

Она в великом одиночестве

Идёт к Христу в себе сама.

Порфиру сменит ли на рубище,

Державы крест на крест простой, –

Над странницею многолюбящей

Провижу венчик золотой.

Медленно-медленно вечер...

Медленно-медленно вечер

Наплывает на тихую землю,

Медленно, ночи навстречу,

Выходит из леса олень.

Новое ли божество

Своего высылает предтечу,

Старого ли божества

Вижу печальную тень?

Друг ли, утраченный мной,

Иль предчувствуемый в грядущем,

Этой волшебной тоскою

Вызван из небытия?

Темные ели к оленю

Простирают молитвенно лапы.

Я преклоняю колени

И закрываю глаза.

30 октября 1926

Мне кажется, нам было бы с тобой...

Мне кажется, нам было бы с тобой

Так нежно, так остро, так нестерпимо.

Не оттого ль в строптивости тупой,

Не откликаясь, ты проходишь мимо?

И лучше так! Пускай же хлынет мгла,

И ночь разверзнется еще бездонней, -

А то я умереть бы не могла:

Я жизнь пила бы из твоих ладоней!

Какие б сны нам снились наяву,

Какою музыкой бы нас качало -

Как лодочку качает у причала!..

Но полно. Проходи. Я не зову.

Март 1932

* * *

Е. Я. Тараховской

Мне снилось: я бреду впотьмах,

И к тьме глаза мои привыкли.

И вдруг – огонь. Духан в горах.

Гортанный говор. Пьяный выкрик.

Вхожу. Сажусь. И ни один

Не обернулся из соседей.

Из бурдюка старик лезгин

Вино неторопливо цедит.

Он на меня наводит взор

(Зрачок его кошачий сужен).

Я говорю ему в упор:

– Хозяин! Что у вас на ужин?

Мой голос переходит в крик,

Но, видно, он совсем не слышен:

И бровью не повёл старик, –

Зевнул в ответ и за дверь вышел.

И страшно мне. И не пойму:

А те, что тут, со мною, возле,

Те – молодые – почему

Не слышали мой громкий возглас?

И почему на ту скамью,

Где я сижу, как на пустую,

Никто не смотрит?.. Я встаю,

Машу руками, протестую –

И тотчас думаю: Ну что ж!

Итак, я невидимкой стала?

Куда теперь такой пойдёшь?

И подхожу к окну устало...

В горах, перед началом дня,

Такая тишина святая!

И пьяный смотрит сквозь меня

В окно – и говорит: Светает...

12 мая 1927

* * *

Молчалив и бледен лежит жених,

А невеста к нему ластится...

Запевает вьюга в полях моих,

Запевает тоска на сердце.

«Посмотри,— я еще недомучена,

Недолюблена, недоцелована.

Ах, разлукою сердце научено,—

Сколько слов для тебя уготовано!

Есть слова, что не скажешь и на ухо,

Разве только что прямо уж — в губы...

Милый, дверь затворила я наглухо...

Как с тобою мне страшно и любо!»

И зовет его тихо по имени:

«Обними меня! Ах, обними меня...

Слышишь сердце мое? Ты не слышишь?..

Подыши мне в лицо... Ты не дышишь?!..»

Молчалив и бледен лежит жених,

А невеста к нему ластится...

Запевает вьюга в полях моих,

Запевает тоска на сердце.

Моя любовь! Мой демон шалый!...

Моя любовь! Мой демон шалый!

Ты так костлява, что, пожалуй,

Позавтракав тобой в обед,

Сломал бы зубы людоед.

Но я не той породы грубой

(К тому ж я несколько беззуба),

А потому, не теребя,

Губами буду есть тебя!

Март 1932

Мягко, лоно, будь постельное...

Мягко, лоно, будь постельное,

Глубь глубокая - земля.

Колыханье колыбельное,

Лейся, поле шевеля.

Травы, заведите шепоты,

Вечер, росы расплесни,

Над могилой одиноко ты,

Божий глаз - звезда, блесни.

Утиши шаги беспечные,

Ты, кто мимо шел, спеша.

Вспомни: здесь на веки вечные

Убаюкана душа.

1915

* * *

На Арину осеннюю – в журавлиный лёт –

собиралась я в странствие,

только не в теплые страны,

а подалее, друг мой, подалее.

И дождь хлестал всю ночь напролет,

и ветер всю ночь упрямствовал,

дергал оконные рамы,

и листья в саду опадали.

А в комнате тускло горел ночник,

колыхалась ночная темень,

белели саваном простыни,

потрескивало в старой мебели...

И все, и все собирались они, –

возлюбленные мои тени

пировать со мной на росстани...

Только тебя не было!

17–30 сентября 1927

На закате

Даль стала дымно–сиреневой.

Облако в небе — как шлем.

Веслами воду не вспенивай:

Воли не надо,— зачем!

Там, у покинутых пристаней,

Клочья не наших ли воль?

Бедная, выплачь и выстони

Первых отчаяний боль.

Шлем — посмотри — вздумал вырасти,

Но, расплываясь, потух.

Мята ль цветет, иль от сырости

Этот щекочущий дух?

Вот притянуло нас к отмели,—

Слышишь, шуршат камыши?..

Много ль у нас люди отняли,

Если не взяли души?

1912–1915

На исходе день невзрачный...

На исходе день невзрачный,

Наконец, пришел конец...

Мой холодный, мой прозрачный,

Стих мой, лед-ясенец!

Никому не завещаю

Я ненужное добро.

Для себя лишь засвечаю

Хрустали и серебро, -

И горит моя лампада,

Розовея изнутри...

Ну а ты, кому не надо,

Ты на пир мой не смотри...

Здесь полярный круг. Недаром

Греюсь на исходе дня

Этим сокровенным жаром

Застекленного огня.

22 -23 октября 1931

* * *

На каштанах пышных ты венчальные

Свечи ставишь вновь, весна.

Душу строю, как в былые дни,

Песни петь бы, да звучат одни

Колыбельные и погребальные,—

Усладительницы сна.

1912–1915

* * *

На самое лютое солнце

Несет винодел,

Чтобы скорей постарело,

Молодое вино.

На самое лютое солнце

— Господь так велел!—

Под огнекрылые стрелы

Выношу я себя.

Терзай, иссуши мою сладость,

Очисти огнем,

О, роковой, беспощадный,

Упоительный друг!

Терзай, иссуши мою сладость!

В томленьи моем

Грозным устам твоим жадно

Подставляю уста.

На синем - темно-розовый закат...

На синем - темно-розовый закат

И женщина, каких поют поэты.

Вечерний ветер раздувает плат:

По синему багряные букеты.

И плавность плеч и острия локтей

Явила ткань узорная, отхлынув.

Прозрачные миндалины ногтей

Торжественней жемчужин и рубинов.

У юных мучениц такие лбы

И волосы - короны неподвижней.

Под взлетом верхней девичьей губы

Уже намеченная нега нижней.

Какой художник вывел эту бровь,

И на виске лазурью тронул вену,

Где Рюриковичей варяжья кровь

Смешалась с кровью славною Комнена?

16 сентября 1915

Налей мне, друг, искристого...

Налей мне, друг, искристого

Морозного вина.

Смотри, как гнется истово

Лакейская спина.

Пред той ли, этой сволочью, -

Не все ли ей равно?..

Играй, пускай иголочки,

Морозное вино!

Все так же пробки хлопают,

Струну дерет смычок,

И за окошком хлопьями

Курчавится снежок,

И там, в глуши проселочной,

Как встарь, темным-темно...

Играй, пускай иголочки,

Морозное вино!

Но что ж, богатства отняли,

Сослали в Соловки,

А все на той же отмели

Сидим мы у реки.

Не смоешь едкой щелочью

Родимое пятно...

Играй, пускай иголочки,

Морозное вино!

7 декабря 1925

Не внял тоске моей Господь...

Не внял тоске моей Господь

И холодом не осчастливил,

Из круга пламенного плоть

Изнеможенную не вывел,

И люди пьют мои уста,

А жар последний все не выпит.

Как мед столетний, кровь густа, -

О, плен мой знойный! Мой Египет!.

Но снится мне, с глухого дна

Идет струенье голубое,

И возношусь я, - и одна -

Лицом к липу перед Тобою.

1922

Не всегда под ветром пылает ярче...

Не всегда под ветром пылает ярче,

О, мой друг, подчас потухает факел.

Не всегда волна кораблям попутней

Тихого моря.

Ты торопишь негу, нетерпеливей,

Укоряешь деву в ленивой страсти, -

Иль забыл, что многим милее молний

Медленный пламень?

Не того дарит дивной песней лира,

Чья рука безумно цепляет струны, -

Много правил есть (вот одно - запомни!)

В нежной науке:

С плавных плеч сползая лобзаньем длинным,

Не спеши туда, где в дремотной лени

Две голубки белых, два милых чуда

Сладостно дышат.

1922

Не на храненье до поры...

Не на храненье до поры, -

На жертвенник, а не в копилку, -

В огонь, в огонь Израиль пылкий

Издревле нес свои дары!

И дымный жертвенный пожар

Ноздрям Господним был приятен,

Затем, что посвященный дар

Поистине был безвозвратен...

Вы, пастыри Христовых стад,

Купцы с апостольской осанкой!

Что ваша жертва? Только вклад:

Внесли и вынули из банка!

И оттого твой древний свет

Над миром всходит вновь, Израиль,

Что крест над церковью истаял

И в этой церкви Бога нет!

1916

Не под женский вопль умирать герою...

Не под женский вопль умирать герою,

И не женский хор отпевал Ахилла, -

Запевали песню над славным сами

Вещие Девять.

Ни одна из них над тобой не плачет,

Даже та, которой всю жизнь служил ты, -

Я за всех одна над тобой склоняюсь

Плачущей Музой.

Ты, обретший здесь роковую Трою!

На земле, твоей обагренной кровью,

Под родимым небом, тебе да будет

Вечная память!

1922

Не придут, и не все ли равно мне...

Не придут, и не все ли равно мне, -

Вспомнят в радости, или во зле:

Под землей я не буду бездомней,

Чем была я на этой земле.

Ветер, плакальщик мой ненаемный,

Надо мной вскрутит снежную муть...

О, печальный, далекий мой, темный,

Мне одной предназначенный путь!

1917

Не спрашивай, чем занемог...

Не спрашивай, чем занемог

И отчего поэт рассеян:

Он просто, с головы до ног,

Насквозь, тобой оведенеен!

1932

* * *

Не хочу тебя сегодня.

Пусть язык твой будет нем.

Память, суетная сводня,

Не своди меня ни с кем.

Не мани по тёмным тропкам,

По оставленным местам

К этим дерзким, этим робким

Зацелованным устам.

С вдохновеньем святотатцев

Сердце взрыла я до дна.

Из моих любовных святцев

Вырываю имена.

* * *

Нет мне пути обратно!

Накрик кричу от тоски!

Бегаю по квадратам

Шахматной доски.

Через один ступаю:

Прочие — не мои.

О, моя радость скупая,

Ты и меня раздвои,—

Чтоб мне вполмеры мерить,

Чтобы вполверы верить,

Чтобы вполголоса выть,

Чтобы собой не быть!

27 сентября 1932

Нет спутника сердцу неистовому...

Нет спутника сердцу неистовому:

Друга нет у меня.

Не в дом мой путь и не из дому:

Дома нет у меня.

Мой путь под грозой и под радугой

По великой земле,

Тоске моей не нарадуюсь

На великой земле.

1926

Нет такой загадки тонкой...

Нет такой загадки тонкой,

Нету хитрости, которой

Я понять бы не могла, -

Отчего ж держусь сторонкой,

Мысли отвожу и взоры

Я от левого угла?

Это зона телефона,

Зона головокруженья,

Зона непонятных дел,

Где особые законы

Тяготенья, притяженья

И отталкиванья тел.

Я бы физика спросила,

Пусть мне объяснит научно

Этот феномен чудной:

Что за роковая сила

Неизменно, злополучно

В том углу владеет мной?

Позвонить? Эх, будь что будет!

Надо быть смелее, право, -

«Дайте-ка мне А.Т.С. ...»

Строгий физик не осудит:

Я звоню не для забавы, -

Здесь научный интерес.

1932

Ни до кого никому никогда...

Ни до кого никому никогда

Не было, нет и не будет дела.

Мчатся под небом оледенелым

- Куда? Люди знают куда! -

Огнедышащие поезда.

Некогда, некогда, некогда, - так,

Скороговоркой железною, в такт

Сердцебиению мира!...

Громче греми, громыхающий ад:

Скоро во мраке заблаговестят

Трубы прощального пира!..

1926

Ни нежно так, ни так чудесно...

Ни нежно так, ни так чудесно

Вовеки розы не цвели:

Здесь дышишь ты, и ты прелестна

Всей грустной прелестью земли.

Как нежно над тобою небо

Простерло ласковый покров...

И первый в мире вечер не был

Блаженней этих вечеров!

А там, над нами, Самый Строгий

Старается нахмурить бровь,

Но сам он и меньшие боги -

Все в нашу влюблены любовь.

1922

Ни утоленности, ни жажды...

Ни утоленности, ни жажды

В истоме вашей не подстеречь.

Ко всем приветны и взор и речь:

Соперник мне никто и каждый.

Но необещанным отрадам

Как не предать мне мечты, когда

Не говорите ни нет, ни да,

Но рот целуете мне взглядом?

О, нежные скупые руки,

Как бережете свою вы лень...

Но под глазами густеет тень:

Он будет - час любовной муки!

1914

Никнет цветик на тонком стебле...

Никнет цветик на тонком стебле...

О, любимая, все, что любила я

И покину на этой земле,

Долюби за меня, моя милая, -

Эти ласковые лепестки,

Этот пламень, расплесканный по небу,

Эти слезы (которых не понял бы

Не поэт!) - упоенье тоски,

И в степи одинокий курган,

И стиха величавое пение,

Но разнузданный бубен цыган

Возлюби в этой жизни не менее...

Розовеют в заре купола,

Над Москвой разлетаются голуби.

О, любимая, больше всего люби

Повечерние колокола!

1926

О тебе, о себе, о России...

О тебе, о себе, о России

И о тех тоска моя,

Кто кровью своей оросили

Тишайшие эти поля.

Да, мой друг! В бредовые, в эти

Обеспамятовавшие дни

Не избранники только одни, -

Мы все перед ней в ответе.

Матерям - в отместку войне,

Или в чаяньи новой бойни,

В любви безуметь вдвойне

И рожать для родины двойней.

А нам - искупать грехи

Празднословья. Держать на засове

Лукавую Музу. Стихи

Писать не за страх, а за совесть.

10 октября 1926

О, Боже мой, кто это? Входит. Сбежали...

«О, Боже мой, кто это? Входит. Сбежали

Улыбки с улыбчивых лиц.

По сердцу прошла бахрома черной шали

И черно-махровых ресниц.

Скажи, отчего мне так страшно и мило,

Что роза в зубах у нее?

Ах, с розою вместе она защемила

Зубами и сердце мое!

И золота столько на ней, как на ризе.

Бровь выгнута, как ятаган...»

- Ты разве не слышал о Бари Кральизе,

Великой царице цыган?

1926

О, как мне этот страшный вживень выжить...

О, как мне этот страшный вживень выжить,

Чтоб не вживался в душу, в мысли, в кровь?

Из сердца вытравить, слезами выжечь

Мою болезнь, ползучий рак, - любовь?

Бежать, бежать, бежать, глаза зажмуря!

Куда? - Бог весть куда, но только прочь

От этой огненной подземной бури,

Что б полночь с цепи спускает ночь!

Июнь 1932

О, чудный час, когда душа вольна...

О, чудный час, когда душа вольна

Дневную волю вдруг переупрямить!

Вскипит, нахлынет темная волна, -

И вспомнит все беспамятная память:

Зашли Плеяды... Музыка легка...

Обрывист берег... В море парус сирый...

И не по-женски страстная рука

Сжимает выгиб семиструнной лиры...

Гвоздики темные. От солнца ль томный жар?

Или от этой, чей так черен волос,

Чей раскаленный одичалый голос

Выводит песню в дребезге гитар?..

И вновь иду. Пустынно. Скуден цвет

Под белым небом... Степи... Взор - свободен...

Ах, смертному так много тысяч лет,

И у души бездомной столько родин!

Иду... Над бездной клёхтанье орла,

По волнам лет разбойничьей фелюги, -

И надо всем, как черных два крыла,

Крутых бровей приближенные дуги.

1917

О, этих вод обезмолвленных...

О, этих вод обезмолвленных

За вековыми запрудами

Тяжесть непреодолимая!

Господи! Так же мне! Трудно мне

С сердцем моим переполненным,

С Музой несловоохотливой.

1921

* * *

Об одной лошадёнке чалой

С выпяченными рёбрами,

С подтянутым, точно у гончей,

Вогнутым животом.

О душе её одичалой,

О глазах её слишком добрых,

И о том, что жизнь её кончена,

И о том, как хлещут кнутом.

О том, как седеют за ночь

От смертельного одиночества,

И ещё — о великой жалости

К казнимому и палачу...

А ты, Иван Иваныч,

– Или как тебя по имени, по отчеству –

Ты уж стерпи, пожалуйста:

И о тебе хлопочу.

4-6 октября 1927 (?)

Огород

Все выел ненасытный солончак.

Я корчевала скрюченные корни

Когда-то здесь курчавившихся лоз, -

Земля корявая, сухая, в струпьях,

Как губы у горячечной больной...

Под рваною подошвою ступня

Мозолилась, в лопату упираясь,

Огнем тяжелым набухали руки, -

Как в черепа железо ударялось.

Она противоборствовала мне

С какой-то мстительностью древней, я же

Киркой, киркой ее - вот так, вот так,

Твое упрямство я переупрямлю!

Здесь резвый закурчавится горох,

Взойдут стволы крутые кукурузы,

Распустит, как Горгона, змеи - косы

Брюхатая, чудовищная тыква.

Ах, ни подснежники, ни крокусы не пахнут

Весной так убедительно весною,

Как пахнет первый с грядки огурец!..

Сверкал на солнце острый клык кирки,

Вокруг, дробясь, подпрыгивали комья,

Подуло морем, по спине бежал

И стынул пот студеной, тонкой змейкой, -

И никогда блаженство обладанья

Такой неомраченной полнотой

И острой гордостью меня не прожигало...

А там, в долине, отцветал миндаль

И персики на смену зацветали.

1924

Одна лишь мне осталась услада...

Одна лишь мне осталась услада, -

Пой мне, дай мне наслушаться всласть!

Хриплый голос у тебя. Так и надо:

Не воркует голубкою страсть.

И опять ты поешь «Шелмеверсты»,

И опять, черный ангел мой,

Пропасть огненная разверста

Этой ночью передо мной.

И опять у самого края

Околдованная стою,

Ради этого адского рая

Загубляю душу свою.

1927

* * *

Окиньте беглым, мимолетным взглядом

Мою ладонь:

Здесь две судьбы, одна с другою рядом,

Двойной огонь.

Двух жизней линии проходят остро,

Здесь «да» и «нет»,—

Вот мой ответ, прелестный Калиостро,

Вот мой ответ.

Блеснут ли мне спасительные дали,

Пойду ль ко дну,—

Одну судьбу мою вы разгадали,

Но лишь одну.

1915

Он в темных пальцах темную держал...

Он в темных пальцах темную держал,

Тяжелую и сладостную розу.

По набережной к дому провожал

Нас Requiem суровый Берлиоза.

Под нами желтая рвалась река,

Как будто львиная металась грива...

И, подавая розу, льнет тоскливо

К моей руке его рука.

Над мраморною лестницей, в саду

Стелили тени плавные платаны,

И слабо волновался на ходу

Лиловый шелк торжественной сутаны...

И расстаемся мы не потому ль

(Ах, был весь Рим в том профиле орлином!),

Что горьким вереском и острым тмином

В моей стране цветет июль?

29 июля 1915

* * *

Он ходит с женщиной в светлом,

— Мне рассказали.—

Дом мой открыт всем ветрам,

Всем ветрам.

Они — любители музык —

В девять в курзале.

Стан ее плавный узок,

Так узок...

Я вижу: туманный берег,

В час повечерья,

Берег, холмы и вереск,

И вереск.

И рядом с широким фетром

Белые перья...

Сердце открыто ветрам,

Всем ветрам!

17 июня 1915

* * *

Она беззаботна еще, она молода,

Еще не прорезались зубы у Страсти,—

Не водка, не спирт, но уже не вода,

А пенистое, озорное, певучее Асти.

Еще не умеешь бледнеть, когда подхожу,

Еще во весь глаз твой зрачок не расширен,

Но знаю, я в мыслях твоих ворожу

Сильнее, чем в ласковом Кашине или Кашире.

О, где же затерянный этот в садах городок

(Быть может, совсем не указан на карте?),

Куда убегает мечта со всех ног

В каком–то шестнадцатилетнем азарте?

Где домик с жасмином, и гостеприимная ночь,

И хмеля над нами кудрявые арки,

И жажда, которой уж нечем помочь,

И небо, и небо страстнее, чем небо Петрарки!

В канун последней иль предпоследней весны

— О, как запоздала она, наша встреча!—

Я вижу с тобой сумасшедшие сны,

В свирепом, в прекрасном пожаре сжигаю свой вечер!

26 декабря 1932

Опять, как раненая птица...

Опять, как раненая птица,

Забилась на струнах рука.

Нам надо допьяна напиться,

Моя тоска!

Ах, разве этот ангел черный

Нам, бесприютным, - не сестра?

Я слышу в песне ветр упорный

И дым костра.

Пылают облака над степью,

Кочевье движется вдали

По грустному великолепью

Пустой земли.

Томи, терзай, цыганский голос,

И песней до смерти запой, -

Не надо, чтоб душа боролась

Сама с собой!

1916

Орган

Помню, помню торжественный голос,

Иноземную службу и храм.

Я - подросток. На солнце волос -

Что огонь, и мой шаг упрям.

Заскучав от молитвенных взоров,

От чужих благолепных святынь,

Я - к дверям, но вот она, с хоров,

Загремела не та латынь...

Кто вы, светлые, темные сонмы?

Я не знала, что плачут в раю.

От такой ли тоски огромной,

От блаженства ли так поют?

И какое пронзило сверканье

Этот громоклокочущий мрак?

Я закрыла глаза. - Закланья

Так покорно ждал Исаак. -

И тогда пало на душу семя

Огневое, - тогда, обуян

Исступленьем последним, всеми

Голосами взыграл орган.

И не я закричала, - поэта

В первый раз разомкнули уста

Этот ужас блаженства, эта

Нестерпимая полнота!

1922

* * *

От смерти спешить некуда,

а все–таки – спешат.

«Некогда, некогда, некогда»

стучит ошалелый шаг.

Горланят песню рекруты,

шагая по мостовой,

и некогда, некогда, некогда,

мой друг, и нам с тобой.

Бежим к трамваю на площади

и ловим воздух ртом,

как загнанные лошади,

которых бьют кнутом.

Бежим мы, одержимые,

не спрашивая, не скорбя,

мимо людей – и мимо,

мимо самих себя.

А голод словоохотлив,

и канючит куча лохмотьев

нам, молчаливым, вслед.

Что тело к старости немощно,

что хлеба купить не на что

и пропаду на горе нет.

21 сентября 1927

Отметил Господь и меня...

Отметил Господь и меня,

И тайные звуки мне снятся:

Не в книгах ищу имена,

Во мне мои кровные святцы.

Крещу я в купели святой,

- Кого я обидела кличкой, -

Не тщилась замок золотой

Пытать воровскою отмычкой.

Пусть мало мой мир населен,

Но с крестниками я моими,

И в вечной кошнице имен

Цветет мною данное имя.

1922

Отрывок (Круглое небо. Простор ...)

Круглое небо. Простор унылый,

И зарево - не от заката.

Речка кровавым студнем застыла,

И месяц над ней щербатый.

Пусто очень и страшно очень,

А ветер свищет вдогонку.

Вся земля вокруг разворочена,

Выворочена воронками.

Бродит в смрадном, слащавом запахе

Смерть над полями голыми,

А впереди - на востоке, на западе -

Полымя!

Кто-то кричит. И в голосе воющем

Свой узнаю в смятеньи, -

И подымаются над побоищем

Шатким туманом тени.

12-18 сентября 1927

Оттого в моем сердце несветлом...

Оттого в моем сердце несветлом

Закипает веселый стих,

Что пахнет костром и ветром

От волос твоих.

Закрываю глаза и вижу:

Темный табор, и ночь, и степь.

Блестит под месяцем рыжим

На медведе цепь.

Там, я знаю, твои прабабки

Вековали свой век простой,

Варили на жабьей лапке

Колдовской настой.

И умели они с колыбели

И любить, и плясать, и красть.

В их смуглой душе и теле

Рокотала страсть.

Там, в семье твоей, юноша каждый,

Завидя соперника, знал,

Как в сердце вонзить и дважды

Повернуть кинжал...

Оттого в моем сердце несветлом

Закипает веселый стих,

Что пахнет костром и ветром

От волос твоих.

1926

Отчего от отчего порога...

Отчего от отчего порога

Ты меня в кануны роковые

Под чужое небо уводила,

Поводырка страшная, любовь?

Отчего меня замкнули Альпы

В год, когда он грянул, - гром Цусимы,

И обидой содрогнулось сердце

Семнадцатилетнее мое?

Отчего не раньше, не позднее, -

В день, когда заполыхала Пресня,

Не изгнанница и не беглянка,

Шла я по Торкватовой земле?

Отчего под мертвым небом Сити

В попуганном звуке чуждой речи

Я услышала с полей родимых

Головокружительную весть?

Отчего, как в том июле грозном,

Я брела опять за поводыркой

И ушла из дому накануне

Огнедышащего октября?..

Если мать лежит на смертном ложе,

Сыновья - стоят у изголовья,

Дочь - хладеющие руки греет...

А чужих не ведено впускать.

1922

Папироса за папиросой...

Папироса за папиросой.

Заседаем, решаем, судим.

Целый вечер, рыжеволосая,

Вся в дыму я мерещусь людям.

А другая блуждает в пустыне...

Свет несказанно-синий!

Каждым листочком, грустные,

Вздрагивают осины.

Расступаются сонные своды,

Открывается ясная пасека, -

«Падчерицы мои! Пасынки!..» -

Вздыхает природа.

25 мая 1926

* * *

Паук заткал мой тёмный складень,

И всех молитв мертвы слова,

И обезумевшая за день

В подушку никнет голова.

Вот так она придёт за мной, –

Не музыкой, не ароматом,

Не демоном тёмнокрылатым,

Не вдохновенной тишиной, –

А просто пёс завоет, или

Взовьется взвизг автомобиля,

И крыса прошмыгнёт в нору.

Вот так! Не добрая, не злая,

Под эту музыку жила я,

Под эту музыку умру.

Пахнет по саду розой чайной...

Пахнет по саду розой чайной,

Говорю - никому, так, в закат:

«У меня есть на свете тайный,

Родства не сознавший брат.

Берегов, у которых не был,

Для него все призывней краса,

Любит он под плавучим небом

Крылатые паруса,

И в волну и по зыбям мертвым

Вдаль идущие издалека...»

Владислав Ходасевич! Вот вам

На счастье моя рука.

1916

Песня

Дремлет старая сосна

И шумит со сна.

Я, к шершавому стволу

Прислонясь, стою.

– Сосенка-ровесница,

Передай мне силу!

Я не девять месяцев, –

Сорок лет носила,

Сорок лет вынашивала,

Сорок лет выпрашивала,

Вымолила, выпросила,

Выносила

Душу.

28-29 января 1926

Песня (Лень Лене, ...)

Лень Лене, лень

Тесто месить.

Лень Лене, лень Лене

Траву косить.

Как перепрыгивает белочка

С сосны на сосну,

За рекой сопелочка

Поет в лесу.

А в селе соседнем

Купол горит,

А в селе соседнем

Колокол звенит,

Но идти к обедне

Лень Лене, лень,

Лень,

Лень.

28-29 января 1927

Песня (От больших обид - душу ...)

От больших обид - душу знобит,

От большой тоски - песню пою.

Всякая сосна - бору своему шумит,

Ну а я кому - весть подаю?

Знаю - не тебе, молодая поросль:

Порознь взошли, да и жить нам порознь.

Сверстники мои! Други! Перестарочки!

И шумели б мы, и молчали б рядышком.,

Сколько же вас тут на корню повалено!

Широко вокруг пролегла прогалина.

От больших обид - душу знобит,

От большой тоски - песню пою.

Всякая сосна - бору своему шумит,

Ну а я кому - весть подаю?

11 апреля 1929

* * *

Под зеркалом небесным

Скользит ночная тень,

И на скале отвесной

Задумался олень –

О полуночном рае,

О голубых снегах...

И в небо упирает

Высокие рога.

Дивится отраженью

Заворожённый взгляд:

Вверху – рога оленьи

Созвездием горят.

25 июня 1926

Поединок

На вызов дерзкий единый ответ - копье!

Метнул, но первый не рассчитал удар:

Отпрянуло от звонкой меди,

Не проломив боевых доспехов.

Сверкнуло снова. Ветер пресек полет, -

Летит и снова не долетела смерть...

В герое неуспех нежданный

Лишь горячит вековую ярость.

И в третий раз безумный метнул копье.

От сердца дева тихо отводит щит, -

Он видит: острие лихое

В латы вошло роковой занозой.

1922

Полувесна и полуосень!...

Полувесна и полуосень!

В прорыве мутных облаков

Плывет задумчивая просинь.

Во влажных далях лес лилов.

Прибита ветром к придорожью

Листа осеннего руда,

И точно холод ходит дрожью

По зябкой тихости пруда.

Но вспыхнет зной не в этом небе ль?

В листве не этих ли дубрав?

Уж юный зеленеет стебель

В сединах прошлолетних трав.

1912

Посвящение

Благодарю тебя, мой друг,

За тихое дыханье,

За нежность этих сонных рук

И сонных губ шептанье,

За эти впалые виски

И выгнутые брови,

За то, что нет в тебе тоски

Моей дремучей крови,

За то, что ладанкой ладонь

На грудь мне положила,

И медленней пошел огонь

По напряженным жилам,

За то, что на твои черты

Гляжу прозревшим взглядом, -

За то, что ты, мой ангел, - Ты,

И что со мной ты рядом!

14 апреля 1927

Москва

Посвящение на оперном либретто

Тебе - сюда, а мне - отсюда.

Но на пороге, уходя,

Земное маленькое чудо,

Хочу приветствовать тебя.

Прими же этот дар любовный.

Пусть чувства оживит твои

Рассказ живой и полнокровный

О кознях мстительной любви.

До сей поры ее разгара

Не знал прохладный полдень твой...

Вздохни - и расцвети, Гюльнара,

О, встрепенись, «Бюль-бюль мой! Пой!»

14 ноября 1931

Послушай, друг мой, послушай...

Послушай, друг мой, послушай:

Флейта... И как легка!

Это ветер дует мне в душу,

Как в скважины тростника.

Хотя бы в мгновенья эти

Не закрывай ушей:

Ведь тот же блуждает ветер

И в твоей полночной душе.

Как дудочка крысолова,

Как ртуть голубая луны,

Колдует тихое слово,

Скликая тайные сны.

И рвется тонкая привязь,

И нет тяготенья земли, -

Не мне, а себе не противясь,

Внемли мне, друг мой, внемли!

17 марта 1926

Поэту

День твой бурный идет на убыль.

Время жатвы. А игры - юным.

Укроти же докучную удаль

Легких рук по наигранным струнам.

Жгучий луч, что ни миг, отвесней,

А тебе даже слезы - внове?

Нет, не накипь, не наигрыш - песня:

Пурпур розы нетленной - из крови!

Не хочу вина молодого,

И не в нем утоленье духу, -

Ты мне древнего дай, рокового,

Что, как страсть, благородное, сухо.

1922

* * *

Прекрасная пора была!

Мне шёл двадцатый год.

Алмазною параболой

Взвивался водомёт.

Пушок валился с тополя,

И с самого утра

Вокруг фонтана топала

В аллее детвора,

И мир был необъятнее,

И небо голубей,

И в небо голубятники

Пускали голубей...

И жизнь не больше весила,

Чем тополёвый пух, –

И страшно так и весело

Захватывало дух!

4 октября 1927

Причуды мыслей вероломных...

Причуды мыслей вероломных

Не смог дух алчный превозмочь, -

И вот, из тысячи наемных,

Тобой дарована мне ночь.

Тебя учило безразличье

Лихому мастерству любви.

Но вдруг, привычные к добыче,

Объятья дрогнули твои.

Безумен взгляд, тоской задетый,

Угрюм ревниво сжатый рот, -

Меня терзая, мстишь судьбе ты

За опоздалый мой приход.

1914

* * *

Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы,

Я дыханьем перелить в тебя хочу — газэлы.

Ах, созвучны одержимости моей — газэлы!

Ты смотри же, разлюблять не смей — газэлы.

Расцветает средь зимы весна — газэлой,

Пробудят и мертвого от сна — газэлы,

Бродит, колобродит старый хмель — газэлы, –

И пою тебя, моя газель,— газэлой!

Октябрь 1932

* * *

Ради рифмы резвой не солгу,

Уж не обессудь, маститый мастер, –

Мы от колыбели разной масти:

Я умею только то, что я могу.

Строгой благодарна я судьбе,

Что дала мне Музу-недотрогу:

Узкой, но своей идём дорогой.

Обе не попутчицы тебе.

17 марта 1926

Разве мыслимо рысь приручить...

Разве мыслимо рысь приручить,

Что, как кошка, ластишься ты?

Как сумела улыбка смягчить

Роковые твои черты!

Так актрисе б играть баловниц:

Не глядит и глядит на вас

Из-под загнутых душных ресниц

Золотистый цыганский глаз.

Это злое затишье - к грозе:

Так же тихо было, когда

«Ты сам черт», - произнес дон Хозе,

И Кармен отвечала: «Да».

1926

Разве не было небо...

Разве не было небо

Легче и голубей?

На подоконнике хлебом

Кормили мы голубей,

И что-то по книжкам учили,

И сердце пускалось вскачь,

Когда «Санта-Лючию»

Бродячий играл скрипач.

1927

Разве полночь такая - от Бога?...

Разве полночь такая - от Бога?

В путь какой ухожу я одна?

Будто кошка перебежала дорогу,

Надо мной пролетела луна.

В ночь такую надежнее петли,

Яды жгучей, быстрее курки.

Я не знаю - мне зарыдать ли, запеть ли

От моей неизбывной тоски...

Там, над домом с певучею дверцей,

Тот же голос поет ветровой,

Но ведь не к кому полететь тебе, сердце,

Под октябрьской летучей луной!

1926

Рондель (Она поет: ...)

Она поет: «Аллаверды, Аллаверды -

Господь с тобою», -

И вздрогнул он, привычный к бою,

Пришлец из буйной Кабарды.

Рука и взгляд его тверды, -

Не трепетали пред пальбою.

Она поет: «Аллаверды,

Аллаверды - Господь с тобою».

Озарены цыган ряды

Луной и жженкой голубою.

И, упоенная собою,

Под треск гитар, под вопль .орды

Она поет: «Аллаверды».

29 сентября 1915

Рондо (Ужель конец? Глаза ...)

Ужель конец? Глаза ненасытимы,

Уста мои ненасытимей глаз,

Сама судьба им указала вас,

Но лишь мгновенье пробыли одни мы.

Ужель последним будет первый раз?

Молчание - не тот же ли отказ!

Я не молю, мой друг неумолимый,

Но как, тоскуя, не спросить хоть раз:

Ужель конец?

Вы, для других мне изменив проказ,

От уст моих к другим устам гонимы,

Кому сквозь смех вверяете рассказ

О том, как друг вас любит нелюбимый?

Ужель последний возвещен мне час?

Ужель конец?

1914

Рондо (Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном ...)

Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге,

Столпятся предо мной покорные стада.

На пройденных путях ни одного следа

Не минуя, как строк в моей настольной книге,

И злу всех дней моих скажу я тихо «да».

Не прихотью ль любви мы вызваны сюда, -

Любовь, не тщилась я срывать твои вериги!

И без отчаянья, без страха, без стыда

Я вспомню все.

Пусть жатву жалкую мне принесла страда,

Не колосом полны - полынью горькой - риги,

И пусть солгал мой бог, я верою тверда,

Не уподоблюсь я презренному расстриге

В тот бесконечный миг, в последний миг, когда

Я вспомню все.

1915

С детства помню: груши есть такие ...

С детства помню: груши есть такие -

Сморщенные, мелкие, тугие.

И такая терпкость скрыта в них,

Что, едва укусишь, - сводит челюсть:

Так вот для меня и эта прелесть

Злых, оскомистых стихов твоих.

6 мая 1927

* * *

С пустынь доносятся

Колокола.

По полю, по сердцу

Тень проплыла.

Час перед вечером

В тихом краю.

С деревцем встреченным

Я говорю.

Птичьему посвисту

Внемлет душа.

Так бы я по свету

Тихо прошла.

16 марта 1915

Самой себе

Когда перевалит за сорок,

Поздно водиться с Музами,

Поздно томиться музыкой,

Пить огневое снадобье, -

Угомониться надобно:

Надобно внуков нянчить,

Надобно путь заканчивать,

Когда перевалит за сорок.

Когда перевалит за. сорок,

Нечего быть опрометчивой,

Письма писать нечего,

Ночью бродить по дому,

Страсть проклинать подлую,

Нечего верить небыли,

Жить на седьмом небе,

Когда перевалит за сорок.

Когда перевалит за сорок,

Когда перевалит за сорок,

Мы у Венеры в пасынках,

Будь то в Москве иль в Нью-Йорке,

Выгнаны мы на задворки...

Так-то, бабушка Софья, -

Вот те и вся философия,

Когда перевалит за сорок!

2-9 августа 1932

Сафические строфы (Слишком туго были зажаты ...)

Слишком туго были зажаты губы, -

Проскользнуть откуда могло бы слово? -

Но меня позвал голос твой - я слышу -

Именем нежным.

А когда, так близки и снова чужды,

Возвращались мы, над Москвой полночной

С побережий дальних промчался ветер, -

Морем подуло...

Ветер, ветер с моря, один мой мститель,

Прилетит опять, чтобы ты, тоскуя,

Вспомнил час, когда я твое губами

Слушала сердце.

1915

Сафические строфы (Эолийской лиры лишь песнь ...)

Эолийской лиры лишь песнь заслышу,

Загораюсь я, не иду - танцую,

Переимчив голос, рука проворна, -

Музыка в жилах.

Не перо пытаю, я струны строю,

Вдохновенною занята заботой:

Отпустить на волю, из сердца вылить

Струнные звоны.

Не забыла, видно, я в этой жизни

Незабвенных нег незабвенных песен,

Что певали древле мои подруги

В школе у Сафо.

1915

Священно не страстное ложе...

Священно не страстное ложе,

Но хлеб, преломляемый гостем

За трапезой в дружеский час.

Беспамятная щебетунья,

Из чьих только рук не клевала

По зернышку, лакомка, ты?

А я-то, как в храме под праздник,

Вес свечи в дому засветила,

Когда ты влетела ко мне...

1926

* * *

Сегодня с неба день поспешней

Свой охладелый луч унес.

Гостеприимные скворешни

Пустеют в проседи берез.

В кустах акаций хруст,— сказать бы:

Сухие щелкают стручки.

Но слишком странны тишь усадьбы

И сердца громкие толчки...

Да, эта осень — осень дважды!

И то же, что листве, шурша,

Листок нашептывает каждый,

Твердит усталая душа.

1912–1915

Седая голова. И облик юный...

Седая голова. И облик юный.

И профиль Данта. И крылатый взгляд, -

И в сердце грусть перебирает струны:

Ах, и люблю я нынче невпопад!

Но ты полюбопытствуй, ты послушай,

Как сходят вдруг на склоне лет с ума...

Да, я хотела б быть покрепче и посуше,

Как старое вино, - ведь я стара сама!

Чтоб время испарило эту сладость,

Довольно мне. Я не хочу хотеть!..

Счастливы те, кто успевают смладу

Доискриться, допениться, допеть...

Я опоздала. Занавес опущен.

Пустеет зала. Не антракт, - конец.

Лишь там, чем безнадежнее, тем пуще,

В райке еще безумствует глупец.

1932

Седая роза

Ночь. И снег валится.

Спит Москва... А я...

Ох, как мне не спится,

Любовь моя!

Ох, как ночью душно

Запевает кровь...

Слушай, слушай, слушай!

Моя любовь:

Серебро мороза

В лепестках твоих.

О, седая роза,

Тебе — мой стих!

Дышишь из–под снега,

Роза декабря,

Неутешной негой

Меня даря.

Я пою и плачу,

Плачу и пою,

Плачу, что утрачу

Розу мою!

16–17 июня 1932

* * *

Скажу ли вам: я вас люблю?

Нет, ваше сердце слишком зорко.

Ужель его я утолю

Любовною скороговоркой?

Не слово,— то, что перед ним:

Молчание минуты каждой,

Томи томленьем нас одним,

Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные «да»,

Как все «люблю вас» будут слабы,

Мой несравненный друг, когда

Скажу я, что сказать могла бы.

1915

Сквозь все, что я делаю, думаю, помню...

Сквозь все, что я делаю, думаю, помню,

Сквозь все голоса вкруг меня и во мне,

Как миг тишины, что всех шумов огромней,

Как призвук, как привкус, как проблеск во тьме,

Как звездами движущее дуновенье, -

Вот так ворвалась ты в мое бытие,

О, радость моя! О, мое вдохновенье!

О, горькое-горькое горе мое!

Июнь 1932

Слезы лила - да не выплакать...

Слезы лила - да не выплакать,

Криком кричала - не выкричать.

Бродит в пустыне комнат,

Каждой кровинкой помнит.

«Господи, Господи, Господи,

Господи, сколько нас роспято!..»

-Так они плачут в сумерки,

Те, у которых умерли

Сыновья.

1916

Словно видишь мир сквозь граненый...

Словно видишь мир сквозь граненый,

Золотисто-дымный топаз.

Стоит пред тобой позлащенный,

В дивной росписи, иконостас,

И вся-то внутри обитель,

Как ларец золотой, горит,

И выходит из врат святитель,

А на посохе птичка сидит.

11 февраля 1927

* * *

Словно дни мои первоначальные

Воскресила ты, весна.

Грезы грезятся мне беспечальные,

Даль младенчески ясна.

Кто–то выдумал, что были бедствия,

Что я шла, и путь тернист.

Разве вижу не таким, как в детстве, я

Тополей двуцветный лист?

Разве больше жгли и больше нежили

Солнца раннего лучи?

Голоса во мне поют не те же ли:

«Обрети и расточи»?

Богу вы, стихи мои, расскажете,

Что, Единым Им дыша,

Никуда от этой тихой пажити

Не ушла моя душа.

1912–1915

Смотрит радостно и зорко...

Смотрит радостно и зорко

Твой расширенный зрачок,

И в руке твоей просфорка -

Молодой боровичок.

Знаю, - никакой просвирне

Просфоры такой не спечь...

Сосны в сумрачной кумирне

Теплят воск зеленых свеч, -

И стоишь ты у обедни,

Тихая, как все вокруг,

Мой утешный, мой последний,

Мой благословенный друг!

20 сентября 1926

* * *

Смотрят снова глазами незрячими

Матерь Божья и Спаситель–Младенец.

Пахнет ладаном, маслом и воском.

Церковь тихими полнится плачами.

Тают свечи у юных смиренниц

В кулачке окоченелом и жестком.

Ах, от смерти моей уведи меня,

Ты, чьи руки загорелы и свежи,

Ты, что мимо прошла, раззадоря!

Не в твоем ли отчаянном имени

Ветер всех буревых побережий,

О, Марина, соименница моря!

5 августа 1915, Святые Горы

* * *

Снова знак к отплытию нам дан!

Дикой полночью из пристани мы выбыли.

Снова сердце — сумасшедший капитан —

Правит парус к неотвратной гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс

И тяжелые валы окрест взлохматили...

— Помолись о нераскаянных, о нас,

О поэт, о спутник всех искателей!

7 февраля 1915

Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...

Снова на профиль гляжу я твой крутолобый

И печально дивлюсь странно-близким чертам твоим.

Свершилося то, чего не быть не могло бы:

На пути на одном нам не было места двоим.

О, этих пальцев тупых и коротких сила,

И под бровью прямой этот дико-недвижный глаз!

Раскаяния, - скажи, - слеза оросила,

Оросила ль его, затуманила ли хоть раз?

Не оттого ли вражда была в нас взаимной

И страстнее любви и правдивей любви стократ,

Что мы двойника друг в друге нашли? Скажи мне,

Не себя ли казня, казнила тебя я, мой брат?

1914

Сны Сафо

1

Снилось мне, - взываю к подругам милым:

«Долго ль бегать мне? Баловницы, где вы?»

И напрасным криком бужу я только

Сонное эхо.

А в златых сандальях заря восходит,

Но не наше там розовеет море,

И земля другая в росе дымится, -

Где же ты, Сафо?

В благовоньи трав незнакомый привкус

Горькой сладости. На лугах родимых

Ни анис, ни роза, ни медуница

Так не дышали.

Я ступаю тяжко, как будто стопа

Мягкоструйная - не по мне, и лира,

Лира - щит мой верный - томит мне руку

Тяжестью новой...

И к ручью склоняюсь - о, злое чудо!-

В ясном зеркале отраженным ликом

И разгневана и любуюсь, плача, -

Кто же там, Сафо?

2

«Вспомнит со временем кто-нибудь, верь, и нас...»

Вымолвила, - и на перси к подруге сникла;

Сон ли объял меня странный, но вот вокруг

Все оживилось: над ложем моим, над лирой

Стрекот, жужжанье, как будто пчелиный рой

В струнах запутался, или трещат цикады.

«Сафо!» я слышу - на все голоса мое

Суетно перепевается имя - «Сафо!..»

Вижу: снуют озабоченно, взад-вперед,

С лиры - на ложе и с ложа - на лиру, мыши.

Что им до Сафо?.. И вдруг озарилось все

(Те и не видели!) - Ты предо мной, Киприда!

Твой улыбается мне несказанный лик.

Голос божественный: «Вот она слава, Сафо:

Спорят, кому твои вечные - хмель богов! -

Песни любовные - юношам или девам?»

1922

Сонет (На запад, на восток...)

На запад, на восток всмотрись, внемли,—

Об этих днях напишет новый Пимен,

Что ненависти пламень был взаимен

У сих народов моря и земли.

Мы все пройдем, но устоят Кремли,

И по церквам не отзвучит прокимен,

И так же будет пламенен и дымен

Закат золотоперистый вдали.

И человек иную жизнь наладит,

На лад иной цевницы зазвучат,

И в тихий час старик сберет внучат:

«Вот этим чаял победить мой прадед»,—

Он вымолвит, печально поражен,—

И праздный меч не вынет из ножон.

Сонет (Следила ты за играми мальчишек)

Следила ты за играми мальчишек,

Улыбчивую куклу отклоня.

Из колыбели прямо на коня

Неистовства тебя стремил излишек.

Года прошли, властолюбивых вспышек

Своею тенью злой не затемня

В душе твоей, - как мало ей меня,

Беттина Арним и Марина Мнишек!

Гляжу на пепел и огонь кудрей,

На руки, королевских рук щедрей, -

И красок нету на моей палитре!

Ты, проходящая к своей судьбе!

Где всходит солнце, равное тебе?

Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий?

9 мая 1915

Срок настал. Что несешь...

Срок настал. Что несешь

Грозным богам,

Жнец нерадивый?

Выдаст колос пустой,

Как же ты был

Беден слезами.

Розы скажут, - для нас

Он пожалел

Капельку крови.

Боги, только вздохнут,

Вот уже - прах

Вся твоя жатва.

1922

* * *

Старая под старым вязом,

Старая под старым небом,

Старая над болью старой

Призадумалася я.

А луна сверлит алмазом,

Заметает лунным снегом,

Застилает лунным паром

Полуночные поля.

Ледяным сияньем облит,

Выступает шаткий призрак,

В тишине непостижимой

Сам непостижимо тих, –

И лучится светлый облик,

И плывёт в жемчужных ризах,

Мимо,

мимо,

мимо,

мимо

Рук протянутых моих.

21-24 сентября 1927

Так на других берегах, у другого певучего моря...

Так на других берегах, у другого певучего моря,

Тысячелетья спустя, юной такой же весной,

Древнее детство свое эолийское припоминая,

Дева в задумчивый день перебирала струну.

Ветром из-за моря к ней доструилось дыханье Эллады,

Ветер, неявный другим, сердце ее шевелит:

Чудится деве - она домечтает мечты твои, Сафо,

Недозвучавшие к нам песни твои допоет.

1922

Так призрачно и ясно так...

Так призрачно и ясно так

Мне вспомнился тот полдень длинный,

И виноградник и ветряк

Крылатый в глубине долины.

И колесом кружилась тень

По закурчавленному долу,

И был мне тот стеклянный день,

Как день в раю, певуч и долог...

И как тогда, иду в тиши

И узнаю и свет и тени,

И родину моей души

Приветствую сердцебиеньем.

Отлогий спуск. И поворот.

И три ступеньки к водоему, -

И вот, скиталица, и вот

Мы, наконец, с тобою дома!

5 мая 1927

Там родина моя, где восходил мой дух...

Там родина моя, где восходил мой дух,

Как в том солончаке лоза; где откипела

Кровь трудная моя, и окрылился слух,

И немощи своей возрадовалось тело.

Там музыкой огня звучал мне треск цикад

И шорохи земли, надтреснутой от зноя,

Там поднесла ты мне прохладный виноград

К губам обугленным - причастие святое...

И если то был сон, то, чтобы я

Сна незабвенного вовеки не забыла,

О, восприемница прекрасная моя,

Хотя во снах мне снись, Сугдейская Сибилла!

1922

Твои следы в отцветшем саду свежи...

Твои следы в отцветшем саду свежи, -

Не все, года, дыханьем своим смели вы!

Вернись ко мне, на пройденный путь счастливый,

Печаль свою с печалью моей свяжи.

Пусть я не та, что прежде, и ты не тот,

Бывалых дней порадуемся удачам,

А об ином, чего не сказать, поплачем, -

Ведь горечь слез о прошлом мягчит, не жжет.

Пока закат твой ярый не стал томней,

Пока с дерев ветрами убор не согнан,

Пока твой взор, встречаясь с моим, так огнен,

Вернись ко мне, любимый, вернись ко мне!

1914

* * *

Тень от ветряка

Над виноградником кружит.

Тайная тоска

Над сердцем ворожит.

Снова темный круг

Сомкнулся надо мной,

О, мой нежный друг,

Неумолимый мой!

В душной тишине

Ожесточенный треск цикад.

Ни тебе, ни мне,

Нам нет пути назад,—

Томный, знойный дух

Витает над землей...

О, мой страстный друг,

Неутолимый мой!

1918

* * *

Ю.Л. Римской–Корсаковой

Тихо плачу и пою,

отпеваю жизнь мою.

В комнате полутемно,

тускло светится окно,

и выходит из угла

старым оборотнем мгла.

Скучно шаркает туфлями

и опять, Бог весть о чем,

все упрямей и упрямей

шамкает беззубым ртом.

Тенью длинной и сутулой

распласталась на стене,

и становится за стулом,

и нашептывает мне,

и шушукает мне в ухо,

и хихикает старуха:

«Помереть – не померла,

только время провела!»

11 апреля 1927

Тоска

Ты была в беспамятстве природы,

В дни, когда катил сплошные воды

Океан.

Бог еще не создал мир наш слезный,

Но рыдал уже во тьме над бездной

Твой орган.

И, тобою вызван к сотворенью,

Над водой возник летящей тенью

Саваоф.

И во мне горит твой древний пламень,

И тобой поет поющий камень

Этих строф.

1922

* * *

Тоскую, как тоскуют звери,

Тоскует каждый позвонок,

И сердце — как звонок у двери,

И кто–то дернул за звонок.

Дрожи, пустая дребезжалка,

Звони тревогу, дребезжи...

Пора на свалку! И не жалко

При жизни бросить эту жизнь...

Прощай и ты, Седая Муза,

Огонь моих прощальных дней,

Была ты музыкою музык

Душе измученной моей!

Уж не склоняюсь к изголовью,

Твоих я вздохов не ловлю,—

И страшно молвить: ни любовью,

Ни ненавистью не люблю!

26 января 1933

Триолеты

Как милый голос, оклик птичий

Тебя призывно горячит,

Своих, особых, полн отличий.

Как милый голос, оклик птичий, -

И в сотне звуков свист добычи

Твой слух влюбленный отличит.

Как милый голос, оклик птичий

Тебя призывно горячит.

В часы, когда от росных зерен

В лесу чуть движутся листы,

Твой взор ревнив, твой шаг проворен.

В часы, когда от росных зерен

Твой черный локон разузорен,

В лесную глубь вступаешь ты -

В часы, когда от росных зерен

В лесу чуть движутся листы.

В руках, которым впору нежить

Лилеи нежный лепесток, -

Лишь утро начинает брезжить, -

В руках, которым впору нежить,

Лесную вспугивая нежить,

Ружейный щелкает курок -

В руках, которым впору нежить

Лилеи нежный лепесток.

Как для меня приятно странен

Рисунок этого лица, -

Преображенный лик Дианин!

Как для меня приятно странен,

Преданьем милым затуманен,

Твой образ женщины-ловца.

Как для меня приятно странен

Рисунок этого лица!

1912

* * *

Трудно, трудно, брат, трёхмерной тенью

В тесноте влачить свою судьбу!

На Канатчиковой – переуплотненье,

И на кладбище уж не в гробу,

Не в просторных погребах-хоромах, –

В жестяной кастрюльке прах хоронят.

Мир совсем не так уже обширен.

Поубавился и вширь, и ввысь...

Хочешь умереть? – Ступай за ширму

И тихонько там развоплотись.

Скромно, никого не беспокоя,

Без истерик, – время не такое!

А умрёшь – вокруг неукротимо

Вновь «младая будет жизнь играть»:

День и ночь шуметь охрипший примус,

Пьяный мать, рыгая, поминать...

Так-то! Был сосед за ширмой, был да выбыл.

Не убили – и за то спасибо!

Февраль 1929

Туго сложен рот твой маленький...

Туго сложен рот твой маленький,

Взгляд прозрачен твой и тих, -

Знаю, у девичьей спаленки

Не бродил еще жених.

Век за веком тропкой стоптанной

Шли любовников стада,

Век за веком перешептано

Было сладостное «да».

Будет час и твой, - над участью

Станет вдруг чудить любовь,

И предчувствие тягучестью

Сладкою вольется в кровь.

Вот он - милый! Ты указана

- Он твердит - ему судьбой.

Ах, слова любви засказаны,

Как заигран вальс пустой!

Но тебе пустоговоркою

Милого не мнится речь:

Сердцем ты - дитя незоркое,

Лжи тебе не подстеречь.

Ты не спросишь в ночи буйные,

Первой страстью прожжена,

Чьи касанья поцелуйные

Зацеловывать должна...

Туго сложен рот твой маленький,

Взгляд прозрачен твой и тих, -

Знаю, у девичьей спаленки

Не бродил еще жених.

1915

Ты дремлешь, подруга моя...

Ты дремлешь, подруга моя,

- Дитя на груди материнской! -

Как сладко: тебе - засыпать,

А мне пробудиться не мочь,

Затем, что не сон ли, скажи,

И это блаженное ложе,

И сумрак певучий, и ты,

И ты в моих тихих руках?

О, ласковые завитки

На влажном виске!.. О, фиалки!

Такие, бывало, цвели

У нас на родимых лугах.

Венки мы свивали с тобой,

А там, где венки, там и песни,

Где песни - там неги... Ты спишь,

Последний мой, сладостный сон?..

Плыви надо мною, плыви,

Мое Эолийскос небо,

Пылай, мой последний закат,

Доигрывай, древний мой хмель!

1922

Ты надрываешься, мой брат...

Ты надрываешься, мой брат,

А я прислушиваюсь хмуро.

Не верю я в благой твой мат

С блистательной колоратурой.

Стыдливей мы на склоне лет,

И слух мучительно разборчив, -

Не верю в твой дремучий бред,

И в задыхания, и в корчи...

27 ноября 1925

* * *

Ты помнишь коридорчик узенький

В кустах смородинных?..

С тех пор мечте ты стала музыкой,

Чудесной родиной.

Ты жизнию и смертью стала мне —

Такая хрупкая —

И ты истаяла, усталая,

Моя голубка!..

Прости, что я, как гость непрошеный,

Тебя не радую,

Что я сама под страстной ношею

Под этой падаю.

О, эта грусть неутолимая!

Ей нету имени...

Прости, что я люблю, любимая,

Прости, прости меня!

5 февраля 1933

* * *

Ты уютом меня не приваживай,

Не заманивай в душный плен,

Не замуровывай заживо

Меж четырех стен.

Нет палаты такой, на какую

Променял бы бездомность поэт, –

Оттого-то кукушка кукует,

Что гнезда у неё нет.

17 февраля 1927

* * *

Марине Баранович

Ты, молодая, длинноногая! С таким

На диво слаженным, крылатым телом!

Как трудно ты влачишь и неумело

Свой дух, оторопелый от тоски!

О, мне знакома эта поступь духа

Сквозь вихри ночи и провалы льдин,

И этот голос, восходящий глухо

Бог знает из каких живых глубин.

Я помню мрак таких же светлых глаз.

Как при тебе, все голоса стихали,

Когда она, безумствуя стихами,

Своим беспамятством воспламеняла нас.

Как странно мне её напоминаешь ты!

Такая ж розоватость, золотистость

И перламутровость лица, и шелковистость,

Такое же биенье теплоты...

И тот же холод хитрости змеиной

И скользкости... Но я простила ей!

И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина,

Виденье соименницы твоей!

Осень 1929

Увидеть вдруг в душе другой...

Увидеть вдруг в душе другой

Такой же ужас, ночь такую ж, -

Ах, нет1 Нет, ты не затоскуешь

Моей запойною тоской.

Как хорошо, что ты воркуешь,

Как голубь, под моей рукой!

Ты, как на солнце, греешь пух...

Да не прожжет тебя мой трепет,

Пусть мимо мчат и не зацепит

Твоей души мой темный дух,

И в час мой смертный пусть твой лепет

Последним звуком примет слух

1922

* * *

Узорами заволокло

Мое окно.— О, день разлуки!—

Я на шершавое стекло

Кладу тоскующие руки.

Гляжу на первый стужи дар

Опустошенными глазами,

Как тает ледяной муар

И расползается слезами.

Ограду, перерос сугроб,

Махровей иней и пушистей,

И садик — как парчевый гроб,

Под серебром бахром и кистей...

Никто не едет, не идет,

И телефон молчит жестоко.

Гадаю — нечет или чет? —

По буквам вывески Жорж Блока.

1915

* * *

Унылый друг,

вспомни и ты меня

раз в году,

в канун Иванова дня,

когда разрыв–трава,

разрыв–трава,

разрыв–трава

цветет!

26 января 1926

Фридриху Круппу

На грани двух веков стоишь ты, как уступ,

Как стародавний грех, который не раскаян,

Господней казнию недоказненный Каин,

Братоубийственный, упорный Фридрих Крупп!

На небе зарево пылающих окраин.

На легкую шинель сменяя свой тулуп,

Идет, кто сердцем щедр и мудро в речи скуп, -

Расцветов будущих задумчивый хозяин...

И ядра - дьявола плуги - взрывают нови,

И севом огненным рассыпалась шрапнель...

О, как бы дрогнули твои крутые брови

И забродила кровь, кровавый чуя хмель!

Но без тебя сверкнул, и рухнул, и померк

Тобой задуманный чугунный фейерверк.

1915

Цвет вдохновения! Розы Пиерии!...

Цвет вдохновения! Розы Пиерии!

Сафо, сестра моя! Духов роднит

Через столетия - единоверие.

Пусть собирали мы в разные дни

Наши кошницы, - те же они,

Нас обольстившие розы Пиерии!

1922

Целый день язык мой подличал...

Целый день язык мой подличал

И лицо от улыбок болело.

И познал меня кто-то под вечер, -

Ты ли, пленница, голубь белый?

И еще волочилось волоком

Это тело, а там. в раздолья,

Сквозь туманы запел уже колокол

К Благовещенью - к вечной воле.

Благовещенье! Так завещано:

Всем крылатым из плена-вылет.

И твои встрепенутся, всплещутся,

Голубь мой, в поднебесье крылья.

Но чертог скудельный - прочен он,

И не рухнуть ему до срока-

Разъедай же его, червоточина,

Дожигай его, огнь высокий!

1922

Цыганская песня

Знаю, кем ты бредишь, милый,

И вздыхаешь ты о ком:

И тебя я опалила

Этим знойным холодком.

Не скрывайся, не усердствуй, -

Все равно придешь ты вновь,

Укусила прямо в сердце

Нас цыганская любовь.

Весело мне в этот вечер,

Я - как майская гроза...

Ты запомнишь эти плечи

И раскосые глаза!

22 января 1932

* * *

Что ж, опять бунтовать? Едва ли, –

барабанщик бьет отбой.

Отчудили, откочевали,

отстранствовали мы с тобой.

Нога не стремится в стремя.

Даль пустынна. Ночь темна.

Отлетело для нас время,

наступают для нас времена.

Если страшно, так только немножко,

только легкий озноб, не дрожь.

К заплаканному окошку

подойдешь, стекло протрешь –

И не переулок соседний

увидишь, о смерти скорбя,

не старуху, что к ранней обедне

спозаранку волочит себя.

Не замызганную стену

увидишь в окне своем,

не чахлый рассвет, не антенну

с задремавшим на ней воробьем,

а такое увидишь, такое,

чего и сказать не могу, –

ликование световое,

пронизывающее мглу!..

И женский голос, ликуя,

– один в светлом клире –

поет и поет: Аллилуйя,

аллилуйя миру в мире!..

12 ноября 1926

Что мне усмешка на этих жестоких устах!...

Что мне усмешка на этих жестоких устах!

Все, чем живу я, во что безраздумно я верую,

Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах?

Душу живую какою измерил ты мерою?

Здесь ли ты был, когда совершалось в тиши

Дело души?

1914

Что это значит - седьмое небо?...

Что это значит - «седьмое небо»?

Ярус, идущий в глубь высоты?

Что-то вроде райка в театре,

Энтузиастов тесный предел?

Есть свое небо и у амебы,

С сонмом своих амебных святых,

Есть и герои, и Клеопатры,

Пафос любви и безумных дел.

Скучно, ах, скучно жить под небом,

Даже, пожалуй, скучней под седьмым.

1932

Чуть коснулась, - пал засов железный...

Чуть коснулась, - пал засов железный,

И проснулся сумасшедший дом,

И, почуявши дыханье бездны,

Одержимые взыграли в нем.

Не твоя ль, тюремщик неуемный,

На шесте у входа голова?..

О, твой страшный дух, о дух твой темный,

Музыка! Разрыв-трава!

1926

* * *

Этот вечер был тускло–палевый,—

Для меня был огненный он.

Этим вечером, как пожелали Вы,

Мы вошли в театр «Унион».

Помню руки, от счастья слабые,

Жилки — веточки синевы.

Чтоб коснуться руки не могла бы я,

Натянули перчатки Вы.

Ах, опять подошли так близко Вы,

И опять свернули с пути!

Стало ясно мне: как ни подыскивай,

Слова верного не найти.

Я сказала: «Во мраке карие

И чужие Ваши глаза...»

Вальс тянулся и виды Швейцарии,

На горах турист и коза.

Улыбнулась,— Вы не ответили...

Человек не во всем ли прав!

И тихонько, чтоб Вы не заметили,

Я погладила Ваш рукав.

1935

Я - как больной, из госпиталя...

Я - как больной, из госпиталя

Выпущенный на простор.

Я и не знала, Господи,

Что воздух так остер,

Что небо такое огромное,

Что облака так легки,

Что на лапах у ели темной

Светлые коготки,

Что мхи такие плюшевые,

Что тишина так тиха...

Иду я, в себе подслушивая

Волнение стиха.

Росинка дрожит на вереске,

Раскланивается со мной, -

И все еще мне не верится,

Что я пришла домой.

14 июня 1926

* * *

Я гляжу на ворох жёлтых листьев...

Вот и вся тут золота казна!

На богатство глаз мой не завистлив, –

Богатей, кто не боится зла.

Я последнюю игру играю,

Я не знаю, что во сне, что наяву,

И в шестнадцатиаршинном рае

На большом приволье я живу.

Где ещё закат так безнадежен?

Где ещё так упоителен закат?..

Я счастливей, брат мой зарубежный,

Я тебя счастливей, блудный брат!

Я не верю, что за той межою

Вольный воздух, райское житьё:

За морем веселье, да чужое,

А у нас и горе, да своё.

27 октября 1927

* * *

Я думаю: Господи, сколько я лет проспала

И как стосковалась по этому грешному раю!

Цветут тополя. За бульваром горят купола.

Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.

Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,

По мне, по траве, по младенцу в плетёной коляске,

По старой соседке моей – и сгоняет тоску

С морщинистой этой, окаменевающей маски.

Повыползла старость в своем допотопном пальто,

Идёт комсомол со своей молодою спесью,

Но знаю: в Москве – и в России – и в мире – никто

Весну не встречает такой благодарною песней.

Какая прозрачность в широком дыхании дня...

И каждый листочек – для глаза сладчайшее яство.

Какая большая волна подымает меня!

Живи, непостижная жизнь,

расцветай,

своевольничай,

властвуй!

16 мая 1927

Я ль не молилась, - отчего ж...

Я ль не молилась, - отчего ж

Такая тьма меня постигла,

И сердце, как пугливый еж,

Навстречу всем топорщит иглы?

Не мучь меня, не тормоши:

Здесь неба нет, над этой крышей.

Сквозь страшный обморок души

Я даже музыки не слышу.

1926

Я не знаю моих предков, - кто они?...

Я не знаю моих предков, - кто они?

Где прошли, из пустыни выйдя?

Только сердце бьется взволнованней,

Чуть беседа зайдет о Мадриде.

К этим далям овсяным и клеверным,

Прадед мой, из каких пришел ты?

Всех цветов глазам моим северным

Опьянительней черный и желтый.

Правнук мой, с нашей кровью старою,

Покраснеешь ли, бледноликий,

Как завидишь певца с гитарою

Или женщину с красной гвоздикой?

15 июня 1915

* * *

Я не люблю церквей, где зодчий

Слышнее Бога говорит,

Где гений в споре с волей Отчей

В ней не затерян, с ней не слит.

Где человечий дух тщеславный

Как бы возносится над ней, –

Мне византийский купол плавный

Колючей готики родней.

Собор Миланский! Мне чужая

Краса! – Дивлюсь ему и я. –

Он, точно небу угрожая,

Свои вздымает острия.

Но оттого ли, что так мирно

Сияет небо, он – как крик?

Под небом, мудростью надмирной,

Он суетливо так велик.

Вы, башни! В высоте орлиной

Мятежным духом взнесены,

Как мысли вы, когда единой

Они не объединены!

И вот другой собор... Был смуглый

Закат и желтоват и ал,

Когда впервые очерк круглый

Мне куполов твоих предстал.

Как упоительно неярко

На плавном небе, плавный, ты

Блеснул мне, благостный Сан-Марко,

Подъемля тонкие кресты!

Ложился, как налёт загара,

На мрамор твой – закатный свет...

Мне думалось: какою чарой

Одушевлён ты и согрет?

Что есть в тебе, что инокиней

Готова я пред Богом пасть?

– Господней воли плавность линий

Святую знаменует власть.

Пять куполов твоих – как волны...

Их плавной силой поднята,

Душа моя, как кубок полный,

До края Богом налита.

Я, как слепая, ощупью иду...

Я, как слепая, ощупью иду

На голос твой, на теплоту, на запах...

Не заблужусь в Плутоновом саду:

Где ты вошла - восток, где скрылась - запад.

Ну что ж, веди меня, веди, веди

Хотя б сквозь все круговороты ада,

На этот смерч, встающий впереди, -

Другого мне Вергилия не надо!

1932