Хозяйка

Березник...

Заприметив кровлю,

Антенн еловые шесты,

Как перед первою любовью,

Вдруг оробел за полверсты.

Свет Марьевка!

Но где же радость?

Где теплота?

Где встречи сладость?

Томительная виноватость

В груди отравой разлилась.

Виновен?

В чем?

Припоминаю

Всю трудно прожитую жизнь.

Ромашки белые сминаю,

Топчусь на месте,

Хоть вернись.

Напомнили мне стебли–травы,

Напомнил голубынь–цветок,

Что я хотел ей

Громкой славы.

Хотел.

И сделал все, что смог.

Другой деревни нет известней

Ни по соседству, ни вдали.

Она заучена, как песня,

Поэтами моей земли.

Слова кресалами кресаля,

Высокий я возжег костер.

Что ж горько так?

Не от письма ли

С унылой жалобой сестер,

Что жизнь в деревне

Стала плоше,

Что хлеб попрел,

Раздельно скошен,

Что в роковом ряду имен

Их председатель

Вновь сменен...

А помню

Светлым и крылатым,

Когда и рук не натрудил,

Мальчишкою в году тридцатом

Я агитатором ходил.

Но главное не в окрыленье,

Не в силе слова моего.

Со мною был товарищ Ленин,

И люди слушали его.

К забытым радостям причастен,

Я шел и мучился виной,

Что нет в моей деревне счастья,

В тот год

Обещанного мной.

Я тихо шел.

На повороте

Из придорожного леска –

Авдотья, что ль?..

Ну да, Авдотья

Гнала брыкастого телка.

В одной руке пушился веник,

Другой придерживала свой

В углах подоткнутый передник

Со свежей ягодой лесной.

Теперь усталой и болящей,

Когда–то, дальней из родни,

Высокой,

Статной,

Работящей,

Записывал я трудодни.

– Вась, ты ли?–

С нежностью великой

Пахнуло в милой стороне

И веником,

И земляникой,

Душевно поднесенной мне.

– Поди забыл... Испробуй нашу...–

Ладонь, шершавая с боков,

Была как склеенная чаша

Из темных

Мелких черепков.

Румянясь,

Ягода лежала,

Тепличной ягоды крупней,

Светилась,

Нежилась,

Дрожала,

Как будто вызрела на ней.

Душистая, меня лечила,

С души моей снимала страх,

Но все–таки она горчила

Рассказом о простых делах,

Что жизнь в деревне

Стала плоше,

Что хлеб попрел,

Раздельно скошен,

Что в роковом ряду имен

Их председатель

Вновь сменен...

И продолжала без утайки,

Судила без обиняков,

Как вседержавная хозяйка,

Сельхозначальство и райком.

Кольнула областное око,

Бросала и повыше взгляд –

На тех, кто учит издалека

Доить коров,

Поить телят.

На миг

Замолодели очи,

Расцвел и выцвел

Синий мак.

Про совещанья,

Между прочим,

Авдотья мне сказала так:

– Зовут все первых да первущих,

А им и так не плохо жить.

Собрать бы нас вот, отстающих,

Да с нами и поговорить.

Э–э, я претензию имею.

Передний, крайний – все родня...

Наш фельдшер, ежли я болею,

Так он и слушает меня...

И что болтаю!–

Хитро глянув,

Прутье перебрала в руке.–

У нас, у старых, как у пьяных,

Не держится на языке...

А где телок?

Убег?

Гляди–ка!–

Простилась попросту, кивком,

И, пахнущая земляникой,

Поторопилась за телком.

А я–то думал,

Как зазнайка,

Что в чем–то виноватым был...

Она судила как хозяйка

Своей земли,

Своей судьбы.

И все ж, не позабыв урока,

Я шел, виновный до конца,

Не в роли

Юного пророка,

А в долге

Зрелого бойца.

1962