Ракша

Осенней свежести благоуханный воздух,

Всепроникающий, дарует сладкий роздых,

Балует и поит родимым молоком...

Под алебастровым и пышным потолком

Висит широкая, померкнувшая люстра.

В огромной комнате торжественно и пусто.

Квадратами блеснёт дубовый, светлый пол...

Но сдвинут в малый круг многосемейный стол,

И – праздные следы исчезнувшего улья –

Расставлены вдоль стен рассохшиеся стулья.

Напыщенной рукой отодвигая трость,

Щедротой царскою задабривая злость,

С мутно-зелёного холста взирает Павел...

Он Ракшу подарил и памятник поставил

В румяной красоте бесчисленных девиц*;

И смотрит со стены безусых много лиц,

Сержанты гвардии, и, с Анною в алмазах,

Глядит насмешливо родоначальник Глазов**.

Усердно слушает его далёкий внук –

И каждый птичий писк, и деревенский звук,

И скотного двора далёкое мычанье...

И снова тишина и долгое молчанье.

В осенней сырости и холоде зимы,

Равно ещё стоят средь серой полутьмы

Шкапы, где спутаны и мысли и форматы,

Дела военные и мирные трактаты;

Где замурованы, уснувшие вполне,

Макиавелли, Дант, и Байрон, и Вине.

Бывало, от возни, мальчишеского гама,

Сюда я уходил, – Колумб, Васко де Гама, –

В новооткрытый сад и ядов и лекарств,

Где пыль моршанская*** легла над пылью царств,

И человечество – то прах, то бесконечность –

Свой хрупкий зигурат бесцельно зиждет в вечность.

Разыскивая всех, разузнавая всё,

Я всё перелистал: Лукреция, Руссо,

Паскаля чистые сомненья и уроки,

Под добродетелью сокрытые пороки,

Тщеславье, что в душе сидит так глубоко

(А герцог отыскал его Ларошфуко),

И всё, что, меж войной, охотой, фимиамом,

Былые короли писали умным дамам,

Что хитрый Меттерних, скучая не у дел,

В историю вписал или не доглядел,

Бантыш и Голиков, – где Миних, где Румянцев,

И Петр молодой со сворой иностранцев, –

Мысль Чаадаева, в дыму взлетевший форт,

И комментарии, и тяжкий шаг когорт, –

Всё ум мой тешило и сладостно манило

То кровь свою пролить, то проливать чернила.

Кандида прочитав – я начинал Задиг...

Но здесь нечаянно мой дед меня настиг,

Отнял и у себя запрятал том Вольтера, –

Чтоб разум не мутил и не погасла вера.

В лес ухожу бродить, в соседние поля...

Листом орешника налипшая земля

Душистой сыростью и грязью чернозёмной

Волнует сердце мне. Лесистый и огромный

Простор, и в зелени не видно деревень.

Но всюду около – полынь и серый пень,

Недавних вырубок поконченное дело;

Где прежде Заповедь**** сияла и шумела

Могучей красотой нетронутых лесов, –

Сменили белизну берёзовых стволов

Осины мелкие и небо грустных тучек.

Всё на приданое своих подросших внучек, –

Потомство иногда тягчайшая из бед, –

Леса обрёк свести чадолюбивый дед,

Да управляющий, с улыбкой бессердечной,

Свой собственный карман наполнил, всеконечно...

Тропинка тянется через мохнатый луг,

И носится кругом пьянящий сердце дух,

И вьются облака набухшей вереницей

Над белой церковью и белою больницей.

Примечания В. Комаровского

* У В.Г. Безобразова, прежнего владельца имения «Ракша»,

было восемь дочерей.

** Ракша подарена императором Павлом генералу Глазову,

командовавшему его гатчинским войском.

*** Название уезда.

**** Название леса в Ракше.

1913