* * *

...И невозможно быть самим собой,

Спокойно пить, смеяться, песни слушать,

Когда мальчишек гонят на убой,

Когда калечат их тела и души.

Забрызган красным весь телеэкран,

И мальчик молча зажимает рану.

И кажется: откроешь в ванной кран –

И не вода, а кровь пойдёт из крана.

24 января 1996

Алый мак

Солнце скачет серебряной рыбой

По изломам стеклянной волны.

Мальчик Митька идёт над обрывом

Под лучами десятой весны.

Чайки весело в воздухе вертятся,

Синий свет над волною стоит,

И не верится, вовсе не верится,

Что когда-то здесь были бои...

Белый город над синею бухтой,

В переулках – акации цвет,

И кругом синева. И как будто

Нет на свете ни горя, ни бед.

Первый мак, словно бабочка алая,

Светит Митьке из сонной тени...

...А внизу, под размытыми скалами,

Штабеля невзорвавшихся мин.

И кузнечиков звон невесомый –

Как неслышный отчаянный крик:

«Алый мак нужен Митьке живому,

Чтобы маме его подарить!»

Чайки в небе парят белокрылые,

Замирая, как в медленном сне.

Мальчик Митька идёт над обрывами,

По стеклянной идёт тишине...

4 марта 1999

* * *

В южных морях и у севера дальнего

И у ревущих широт

Ходят эсминцы, скользят в море лайнеры,

Бродит рыбацкий народ.

Ветры их клонят волнами высокими

И заливает огни.

Трудно им в море, и всё-таки, всё-таки

Легче, чем в прежние дни.

Вспомним о тех, кого злыми поверьями

Дома сдержать не смогли.

Кто начертил нам гусиными перьями

Первые карты Земли.

В чём-то, друзья, с вами мы одинаковы –

Так же не смотрим назад.

Так же, как марсели, рвутся спинакеры,

Если приходит гроза.

Пойте, друзья, про выносливость паруса,

Пойте про тех, кто был смел,

Кто прочертил сквозь века в море ярости

Огненный след каравелл.

* * *

Если вдруг покажется пыльною и плоской,

злой и надоевшей вся земля,

вспомни, что за дальнею синею полоской

ветер треплет старые марселя.

Над морскими картами капитаны с трубками

дым пускали кольцами, споря до утра.

А на утро плотники топорами стукнули –

там у моря синего рос корабль.

Крутобокий, маленький вырастал на стапеле

и спустился на воду он в урочный час,

а потом на мачтах мы паруса поставили,

и, как сердце, дрогнул наш компас.

Под лучами ясными, под крутыми тучами,

положив на планшир тонкие клинки,

мы летим под парусом с рыбами летучими,

с чайками, с дельфинами наперегонки.

У крыльца, у лавочки мир пустой и маленький,

у крыльца и лавочки – куры да трава.

А взойди на палубу, поднимись до салинга –

и увидишь дальние острова.

* * *

Когда мы спрячем за пазухи

ветрами избитые флаги

и молча сожжём у берега

последние корабли,

наш маленький барабанщик

уйдёт за вечерним солнцем

и тонкой блестящей льдинкой

растает в жёлтой дали.

От горького пепелища,

от брошенных переулков,

где бьют дожди монотонно

по крышам, как по гробам,

от злой измены, что рыщет

в домах опустелых и гулких,

наш маленький барабанщик

уйдёт, не сдав барабан.

Но есть утешенье – как будто

последний патрон в обойме, –

последняя горькая радость,

что каждый из нас был прав.

И вот потому над планетой

шагает наш барабанщик –

идёт он, прямой и тонкий,

касаясь верхушек трав.

* * *

Мне б уйти насовсем

В те миры, в те миры,

Чтобы жить в них до той

До последней поры,

Когда всех нас объемлет

Самый тот светлый свет,

Когда всем нам придётся

Дать последний ответ.

От суда я, конечно,

Никуда не сбегу.

Но ответ дать, конечно,

Я никак не смогу.

И боюсь я, что будет

Решение строго.

Но я всё же надеюсь,

Что будет Дорога,

Ибо милостив Бог.

25 февраля 1999

* * *

На десятке шестом –

Осознанье реальной угрозы.

Я – как мальчик с шестом

На плавучем, на вёртком бревне.

Я притих, чтоб сберечь

Равновесье испытанной прозы.

Но, как в детстве, стихи

Прибегают со смехом ко мне.

Строчки первых стихов –

То такие задиристо-броские,

То совсем беззащитные, словно мышонок

       на голом

              полу.

Неуклюжие, словно подросток,

Что танцует впервые

С неумелой такой же девчонкой

       на школьном

              балу.

Вспоминаются школьные годы

              светло и подробно:

Шорох летних дождей

И кораблик в весенней воде...

Всё, что было потом –

Полутьма, суета в гардеробной

После пьесы, где множество

Страшных и добрых чудес.

27 декабря 1990

На широкой речке

Все тревоги здесь проходят мимо.

Мягок день – в нём ни лучей, ни ветра.

Тишина заснеженного мира,

Шапки снега высотой в полметра

На камнях, на соснах, на скамейках...

Птичьих лапок частые отметки...

Снегирей пурпурная семейка

Пропорхнула, отряхая ветки.

Дальние могилы спят под снегом.

Надо – сапогами путь греби к ним...

Мамин холмик стерегут бессменно

С двух сторон озябшие рябинки.

Помню – о рябинке тонкотелой

Пела мама и меня качала...

...А в кустах я вдруг заметил белок.

Глянул – и на сердце полегчало...

30 января – 9 мая 1999

* * *

Нас качало в штормах, нас бросало на камни и скалы.

Было много в пути и победных фанфар, и утрат.

Но угасли ветра, паруса заплескали устало.

Неужели пора проводить нам последний парад?

Говорили враги, что мы были шальными и злыми.

Но не им нас судить, и в делах разбираться не им.

Только с дальних фортов, не приняв кораблей позывные,

Не узнавши друзей, артиллерия бьёт по своим.

Мы на тихом ходу кораблей не меняем местами,

Мы плывём под огнём – так бывало во все времена.

Но забыв свой закон, покидают суда капитаны

И не все уже держат тяжёлый штурвал штурмана.

Поредели ряды, и уходят от нас капитаны:

Утомились одни, а другим не хватило наград.

Мы плывём, отмечая на карте потери крестами,

И не хочется верить, что это последний парад.

2 апреля 1969 года

23.45 Москвы

* * *

Не буду рвать случайную траву,

Что выросла на маминой могиле:

Коль семя залетело, значит, здесь

Ему судьба велела прорасти.

Не обижайся, мама, и прости,

Что с бархатцами и ромашкой милой

Растёт трава, как в том тюменском рву,

Где я когда-то, тонкий, загорелый,

Ловил жуков, искал заветный клад...

Я прибегал потом к тебе, назад –

Из мира игр, из сказочного лета,

И ты смеялась, из моих волос

Вытаскивала мусор и колючки

И светлый пух семян чертополоха...

И может быть, совсем-совсем не плохо,

Что здесь не то пырей, не то болиголов

Раскинул скромно зонтики соцветий.

Как будто я опять в давнишнем лете.

...Ну, вот и всё.

       Не надо больше слов...

24 июля 1994

Памятник

Невозмутим на вздыбленном коне

(Как Бонапарт на полотне Давида)

Сжал всадник губы – строг, суров и нем,

И полон полководческого вида.

Прошёл под барабан парадный строй.

Отговорили все, кто должен, речи,

А всадник был по-прежнему герой:

Как всё из бронзы – недвижим и вечен.

Увы, война сегодняшнего дня

До бронзовых ушей не долетала,

И всадник знай удерживал коня,

Чтоб тот не вздумал прыгнуть с пьедестала.

Довольны были, кто стоял кругом.

Как конь послушен маршальской деснице,

И ветеран затёртым рукавом

Неторопливо промокал ресницы.

Шептались две студентки в стороне,

А женщина усталая сказала:

«Всё больше медных всадников в стране,

Всё больше беспризорных на вокзалах».

31 мая 1995

Сент-Экзюпери

Улетали лётчики искать врага.

Затянуло к вечеру

                 туманом берега.

Кто-то не вернулся, кого-то не нашли...

Не поставишь на море ни крестов, ни плит.

Жёлтая пустыня – глухие пески.

Тихий ветер к вечеру

                 плачет от тоски.

Ночью в чёрном небе звёздный перезвон.

Тихо звёзды катятся на песчаный склон.

Если плакать хочется – уснуть нелегко.

Мальчик в одиночестве

                 бродит средь песков:

Может, сказка сбудется, может, сводка врёт,

Может, снова спустится взрослый самолёт.

И пойдут, как прежде – рука в руке –

Лётчик и мальчишка

                 к голубой реке.

И одно тревожит их: к звёздам путь далёк,

Не сломал бы ветер там тонкий стебелёк.

(А из синей чащи, где тени сплелись,

Смотрит одичавший

                 рыжий старый лис.)

1971